Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин
– Ох попужаю я гостей! – смеялся воевода, предвкушая великую потеху. – Удружил ты мне, Ремез! Держи целковый за труды!
Ремез, хмуро оглядывая чудище, покачивал головой.
– Не то, боярин, не то! Тут диво, а ты – пужать!
– Коль диво – страшилище!
– То-то и оно, что страшилище! Его бы в натуре во всей показать.
– Ишь чо удумал! Шкилет он и есть шкилет!
Щас шкилет, а ведь когда-то был живым, – усмехнулся Ремез лукаво. – И щас стать может. Ну, не живым, а к примеру, токо что сражённым.
– Сотвори такое чудо.
– Ты, воевода-князь, не мельтеши тут. Думать мешаешь, – отмахнулся Ремез. У него с утра маковой росинки во рту не было. – Велел бы лутче подать пирогов да водки. Промялись.
Подкрепились, а воевода не уходил, и Ремеза это бесило.
Шкуры бычьи потребны. Десятка с три. И чтоб все бурого цвета. Я этому зверю кафтан скрою. Шить твои люди станут. То мне уж не по силам.
– Почто бурого-то? – приставал воевода.
– Читал я в одной учёной книге, что чудища эти, иначе мамонты, все бурого цвета, как медведи.
– Дак, может, им подойдут медвежьи шкуры?
– Медведи мохнаты, эти, как быки, гладкошёрстны.
– Коли так – пошлю, привезут.
– Это не всё, воевода-князь, – предупредил Ремез, не на шутку увлёкшись своей выдумкой. – Видывал ли ты зверя без глаз?
– Без гла-аз? – задумался воевода. А ведь верно: уж плутовать, так до конца плутовать. – Нет, слушь-ко, не видывал. Разве камни заместо глаза вставить? Да ведь ему изумруды аль сапфиры надобны! И кажный с гусиное яйцо. Где я возьму такие?
- У этого зверя зрак не больше бычьего. Из янтаря можно изладить. Вели гранильщику, пущай порадеет.
И снова шлёт гонца воевода. Уж очень хочется ему иметь у себя зверя невиданного, чтобы дивить им своих и чужеземных гостей.
Умелец из тульских поселенцев, получив два куска янтаря, к утру смастерил мамонту глаза. Ремез с Тютиным и братом Никитой к той поре скроили небывалый кафтан.
– Надо и лапы ему шершавые, – спохватился Ремез и тотчас предложил. – Сошьём из замши.
Шкура к шкуре, портные и скорняки сшили мамонту одёжу. Воеводу сморило, и он убрёл, наконец, домой, приказав снова подать мастерам щей и водки. С хохотом, с весёлыми прибаутками, поснедав, шили они меховой кафтан.
К вечеру пятницы справили полностью мамонтово чучело. Одёжу так ловко сверстали – швов никто из посторонних не заметил. Глаза вставили, живые, прозрачные, того и гляди сморгнут. В подглазья Ремез добавил какой-то загадочной темнинки, ободья, напротив, осветлил.
Смех, дотоле царивший в сарае, смолк. Всем почудилось вдруг, что явилось сюда давнее-предавнее прошлое, и зверь что-то силится высказать и не может. Стало тихо и жутко. Воевода поёжился. Никита погрозил мамонту кулаком:
– Ну ты, чудо-юдо! Гляди у меня! А то щас из фузеи пальну!
– Ай да Ремез! Ай да мастер! – восторженно прихваливал воевода изографа. – Тут уж тебе сполна причитается. Проси, что хошь. Не поскуплюсь.
– Дом брату моему выдели. Своей семьёй жить собрался, – даже и для себя неожиданно попросил Ремез.
Никита удивлённо покосился на него, но смолчал. Сначала обиделся, а потом вспомнил зарод на берегу Иртыша, плётку и дикую необузданную ревность и по достоинству оценил заботу старшего брата.
– Велика ли изба нужна?
– Сам два, да ждёт прибавления, – погрозив Никите бровями, сказал Ремез. О прибавлении на всякий случай сказал. Алёна пока налегке ходила. – Чуть погодя тестя в дом примут, – насчитывал Ремез, хотя Аксён где-то потерялся. Может, и в живых его нет.
– Подле Знаменского монастыря есть пятистенник. Подворье справное: конюшня, стая, баня, завозня... Великоват для тебя, правда, – взглянул на Никиту воевода, – но коли просит брат – отдам.
– Чей пятистенник-то? – поинтересовался Ремез. – Вдруг хозяин объявится.
– Не объявится, – усмехнулся воевода, но в объяснения вдаваться не стал. Жил в пятистеннике казак, склонивший к бунту земляков своих, запорожцев. Был он схвачен, бит и присуждён к вечной каторге в Нерчинск. Перед высылкой ему выдрали ноздри. Ремезы о том не ведали. – Не объявится, – мрачно повторил воевода. – Так что селись и зови на влазины.
Братья, не откладывая в долгий ящик, тотчас пошли смотреть новые Никитины хоромы. Дом добротный, с двумя горницами, с подклетью и светёлкой. Никите он приглянулся, но порасспросив соседей о бывшем хозяине, опустил голову:
– Вот, стало быть, какое наследство досталось.
- Досталось – бери, – сказал сосед Евстафий, тот самый, который вытачивал мамонту глаза. – Иван-то хоромы эти не строил. Тоже чрез чью-то беду завладел. Тебя, даст бог, чаша сия минует. Так что селись, шабрами будем.
– Дак что посоветуешь, братко?
– Хозяина не воротишь, – снимая с рукава невидимую пушинку, сказал Ремез. – А воротится – к той поре, может, разбогатеешь. Да ведь и он такой же хозяин, как и ты. – И вырешил, не советуясь с Никитой: – Скотину, какая есть, пополам. А вот на прочее денег нет, кроме целкового, который воевода за элефантуса дал.
– Не
