История Смотрителя Маяка и одного мира - Анна Удьярова
Часовые-хранители тогда наглухо закрыли ворота, и капитан птичников объявил, что даёт обитателям Школы просветителей три дня на размышление, но после Замок будет взят штурмом, а все, кто в нём – арестованы за неподчинение королевскому приказу.
Войска гарнизона растянулись вдоль южной стены, отрезая Школу от мира. Солдаты грелись, разжигая костры, смеялись над непутёвыми защитниками Замка, но за принуждённой бравадой скрывался, как ни странно, страх. Такой, который бывает при нападении на безоружного, когда требуется специально распалять себя, чтобы не отступить, чтобы не сбежать от невозможности происходящего. Страх, который отличает солдата от палача.
У защитников Школы, действительно, не было никаких шансов: при первой же попытке штурма королевские войска легко сломают ворота, а дальше сопротивление безоружных служителей Защитника может только немного усложнить арест, не более того. Это отлично понимали по обе стороны крепостной стены.
Но важнее солдат, стаей воронов карауливших ослабевшую жертву, было то, что произошло внутри Замка – в тот момент, когда птичник прокричал о казни Инаниса. Айл-просветитель Люмар, стоящий на балконе своего кабинета, вдруг молча осел на пол, и его взгляд, словно стеклянный шар, упал и закатился в угол комнаты. Просветители и хранители бросились на помощь, и оказалось, что Айл-просветитель потерял речь, а тело его почти перестало слушаться. Тем не менее Люмар требовательно приподнимал руку и с нечеловеческим усилием сжимал указательный и большой пальцы, пока ему не принесли перо с чернилами и бумагу. И тогда он написал, потратив на это, казалось, всю энергию, которая ещё оставалась в мгновенно постаревшем теле: «Отведите меня к ним».
Те, кто видел происходящее, просто отводили взгляды. Кто-то спрятал этот лист так, что потом его было не найти.
В комнате Люмара постоянно дежурил один из служителей, помогая Айл-просветителю передвигаться, ухаживал за ним. Старик делал всё машинально, не проявляя ни к чему интереса, с трудом переводя взгляд с одного предмета на другой – и в нём едва читался тот, прежний глава Школы, как полустёртый старый список Жизнеописания, который с особой тщательностью хранили в библиотеке, но никогда не читали.
Все, кто оставался с Люмаром, затем ещё долго ходили бледные и словно только что спасённые из-под лавины, усиливая среди обитателей Замка и без того явственное ощущение катастрофы.
На Совете просветителей было решено не сдавать Замок. Никаких других решений принять не удалось, поскольку все возможные посылки в любых сочетаниях имели только одно следствие – поражение, и эта искушённости просветителей в логической науке на этот раз заставляла их молчать.
Оружия в Замке не было вовсе. Запасов провизии и даже шоколада оставалось на пару месяцев. Но было ясно, что король не будет столько ждать. Тем не менее все до одного просветители, хранители и слушатели понимали, что сопротивление с каждым днём ухудшает их положение, поскольку король имеет теперь формальное основание казнить всех защитников Замка за бунт и невыполнение распоряжений – а, судя по всему, Оланзо теперь был готов пользоваться забытым и отложенным в сторону его отцом орудием мести.
Тем не менее ни один голос не прозвучал за то, чтобы сдать Замок. Возможно, привычка к символам и ритуалам загнала служителей Защитника в ловушку невозможности помыслить иной исход, но, так или иначе, выбор был сделан.
Занятия шли своим чередом, сменялись Обряды, вечерами слушатели собирались у каминов и пили горячий шоколад – только теперь никто не выходил на крепостные стены полюбоваться горным закатом, потому что там, за пределами того, что все они возводили, камень за камнем, разверзалась гремучая, жалящая пустота, уже убившая просветителя Инаниса.
После того как Тео ушёл из Замка, хранитель Плиний Фиделио стал более задумчивым и рассеянным – словно слушатель оставил ему на память эту потребность перешагивать через одну ступеньку, не смотря себе под ноги. Плиний даже решил уйти из Замка, но в последний момент обратился за помощью к Айл-просветителю, и тот так и не успел ему помочь…
Теперь, когда любой выбор был вырван с корнем необходимостью просто быть здесь до конца, Плиний чувствовал себя спокойнее, но всё равно предпочитал сидеть один в своей комнате, тогда как слушатели, хранители и даже просветители, преодолев своё обычное, взращённое слишком частым пребыванием вместе, стремление побыть отдельно, в эти последние дни выходили и, как блестящие шарики ртути, скатывались в ниши, наполненные другими, и поглядывая друг на друга с интересом, словно прежде были едва знакомы.
Так и вечером второго дня осады, закончив дневные дела, Плиний отправился к себе в комнату. Камина он не зажигал, чтобы экономить дрова и уголь, да и было уже не так холодно, как зимой – достаточно было тщательно завернуться в шерстяное одеяло и взять с общей кухни кружку горячего шоколада.
Мысли хранителя, как детская игрушка на верёвочке, дёргаясь от очередного воспоминания, постоянно возвращались к Тео. Он вспоминал всё: от их первого заочного знакомства, когда Инанис, хитро улыбаясь, негромко сказал Плинию, только что прочитавшему в списках своих слушателей фамилию Тео: «А это наш самый талантливый слушатель. Тебе повезло», до суда, на котором слушатель невыносимо искренне просил просветителей разрешить ему остаться в Замке, хотя бы просто работником. Плиний, конечно, пытался понять, где он оступился, недосмотрел, не поддержал. Нельзя было выйти из этого круга – перестать обвинять себя, хотя хранитель знал, что это единственный правильный путь. Он, словно специально, чтобы себя помучить, вспоминал горячность Тео, его внезапную задумчивость и восторженные открытия, которыми он спешил поделиться с хранителем. Как они пили кофе, делились друг с другом тем, что присылали родные: Тео – карамельными узелками Морской стороны, Плиний – ореховыми конфетами Дальней стороны. Как хранитель гордился успехами своего подопечного, как радовался, что Тео легко беседует о вещах, которые понимал не каждый хранитель. И не было ничего, что подсказало бы Плинию Фиделио: «Стой, посмотри, неужели ты не видишь, что происходит с этим талантливым слушателем?»
В дверь постучали, и Плиний, унесённый потоком своих мыслей, вздрогнул. Кому это он мог понадобиться? Кому не сидится в уютной гостиной предпоследнего дня?
– Как ты думаешь, он жив? – с порога спросила Мариона, прислонясь головой к открытой двери.
Плиний удивлённо посмотрел на слушательницу и кивнул на свободное кресло.
– Я думаю, я бы почувствовал, если нет, – подумав, ответил он.
Мариона устроилась в кресле, сгорбившись и смешно, как гусеница в кокон, завернувшись в длинный синий шарф.
Она могла бы спросить, почему же мудрый хранитель не почувствовал чуть раньше… Впрочем, сейчас это было всё равно.
Они долго сидели в холоде и тающей темноте. А потом Плиний зажёг маленькую настольную лампу.
– Хорошо, что он не здесь, хоть и грустно, – прозвучало в
