Лети, светлячок [litres] - Кристин Ханна
– Что-о?
– Нам надо побыть вместе. Ты сама так сказала. Рейс в два, «Гавайскими авиалиниями».
– Времени на сборы почти не осталось, – пробормотала я. Воображение услужливо подсунуло мне яркую картинку: мы впятером на пляже, пытаемся излечиться. – Это чудесно, море и…
– Да, мне пора.
Он прав – еще наговоримся. Надо поторопиться.
Я отложила телефон и принялась за сборы. В рай с большими чемоданами не ездят, поэтому через двадцать минут я уже приняла душ и собралась. Стянув мокрые волосы в хвост, я быстро накрасилась. Когда я опаздываю, Джонни прямо из себя выходит. Называет это «пунктуальность в стиле Талли», причем говорит это без улыбки.
В гардеробе я отыскала тонкое трикотажное платье от Лилли Пулитцер – белое с зеленым – и дополнила наряд серебристыми босоножками на высоком каблуке и белой соломенной шляпой.
Застегивая платье, я представляла себе нашу поездку. Сейчас мне как раз это и нужно – побыть вместе с моей единственной семьей. Мы разделим друг с другом горе и воспоминания и воскресим дух Кейти.
Они нужны мне, а я им. Господи, как же они мне нужны!
В двадцать минут двенадцатого, опоздав всего на десять минут, я уже вызывала такси. Да я считай что и не опоздала. Приезжать в аэропорт за два часа до вылета – это дикость.
Я взяла сумку на колесиках и вышла из квартиры. Возле дома меня уже ждало черное такси.
– В аэропорт, – велела я водителю, убрав сумку в багажник.
Этим теплым осенним утром машины ползли по дороге на удивление медленно. Я то и дело смотрела на часы.
– Быстрей! – торопила я таксиста, постукивая ногой по полу.
Когда мы остановились возле нужного терминала, я выскочила из машины, не дожидаясь, пока водитель распахнет передо мной дверцу.
– Поторопитесь, пожалуйста!
Он достал из багажника мою сумку, а я в очередной раз посмотрела на часы. Одиннадцать сорок семь. Я опаздываю.
Наконец я схватила сумку одной рукой и, придерживая шляпу другой, бросилась к двери. Большая соломенная сумка сползала с плеча и царапала кожу. В терминале оказалось полно народа, Джонни я нашла не сразу, но потом все же отыскала их возле стойки регистрации «Гавайских авиалиний».
– Я здесь! – Я замахала рукой, словно оголтелый участник телеигры, и бросилась к ним.
Джонни ошарашенно уставился на меня. Я что, опять облажалась? Запыхавшись, я остановилась перед ним.
– Что? Что такое? Я вроде не опоздала.
– Ты вечно опаздываешь, – грустно улыбнулась Марджи, – но сейчас не в этом дело.
– Я что, слишком расфуфырилась? Так у меня с собой и футболки есть, и шлепанцы.
– Талли! – выкрикнула заплаканная Мара. – Слава богу!
Джонни подошел ближе, и в этот же момент Марджи отступила в сторону. Эти движения смотрелись отрепетированными, словно сцена из «Лебединого озера», и во мне шевельнулась тревога. Джонни схватил меня за руку и оттащил в сторону.
– Тал, тебя мы с собой не звали. Мы вчетвером едем. Неужели ты подумала…
Меня словно под дых ударили. Сил хватило лишь на то, чтобы пробормотать:
– Ты же сказал «мы». Вот я и решила, что это и меня касается.
– Ты же понимаешь. – Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.
Получается, это я, идиотка, сразу не поняла.
На миг я снова превратилась в десятилетнюю девчонку, которая сидит, забытая матерью, посреди грязной улицы и ломает голову, отчего ее то и дело бросают.
К нам подбежали близнецы – предвкушая путешествие, они ликовали. Их непослушные каштановые волосы, вьющиеся на концах, пора бы и подстричь, зато на лицах вновь расцвели улыбки, а голубые глаза засияли.
– Талли, ты с нами на Кауаи полетишь? – спросил Лукас.
– Мы там серфить будем, – похвастался Уиллз, и я сразу представила, как отважно он станет сражаться с волнами.
– Нет, у меня же работа, – соврала я, хотя все знали, что ток-шоу я оставила.
– Естественно, – процедила Мара, – ведь с тобой-то нам было бы круто. Так что нет, тебе с нами нельзя.
Я отцепила от себя мальчишек и направилась к Маре. Девочка отстраненно смотрела в телефон.
– Дай отцу выдохнуть. Ты еще совсем юная и вряд ли знаешь, что такое настоящая любовь, а вот твои родители знали, но мать покинула нас.
– И пляж нас всех спасет, да?
– Мара…
– Можно я с тобой останусь?
Этого я желала больше всего на свете, до головокружения, и хотя я всеми признанная эгоистка – во время ссор Кейти часто обвиняла меня в нарциссизме, – меня накрыло отчаянье. Но мне вмешиваться нельзя. И Джонни на такое не пойдет, это было ясно.
– Нет, Мара. Не сейчас. Тебе надо побыть с семьей.
– Я думала, ты тоже наша семья.
– Хорошо тебе отдохнуть. – Это все, на что меня хватило.
– Ладно, плевать.
Я смотрела им вслед, и меня жгло раскаленной, проникающей до самых костей болью. Никто из них не оглянулся. Марджи подошла ко мне и погладила по щеке. От мягкой, морщинистой кожи пахло ее любимым цитрусовым кремом для рук и, совсем слабо, сигаретами с ментолом.
– Сейчас им это нужно, – тихо проговорила она. В голосе звучала бесконечная, въевшаяся в кости усталость. – Талли, ты как себя чувствуешь?
У нее дочь умерла, а она за меня волнуется. Я закрыла глаза, жалея, что у меня так мало сил.
А потом я услышала, как Марджи плачет, совсем тихо, даже от падающего листа больше шума. Ее плач почти потонул в гуле аэропорта. Ради дочери и всех остальных она бесконечно долго была сильной. Я знала, что слов утешения нет, и даже не пыталась их искать. Я лишь обхватила ее руками и прижала к себе. Немного погодя она высвободилась из моих объятий и отступила.
– Поедем к нам?
В одиночестве мне оставаться не хотелось, но на улицу Светлячков я ни за что не поехала бы. Не сейчас.
– Не могу.
Я видела, что она меня понимает. И мы попрощались.
Вернувшись к себе, я принялась метаться по квартире. Эти апартаменты в небоскребе домом мне так и не стали, я тут, скорее, гостья, а не хозяйка. Личные воспоминания меня с этим местом почти не связывают.
Здесь все выдержано в соответствии со вкусами моего дизайнера, а она, судя по всему, любит белый и бесконечные его оттенки. В квартире все в этом цвете: мраморные полы, белоснежная мягкая мебель и столы из стекла и камня. По-своему красиво и похоже на жилье женщины, у которой все
