Страшный доктор. Реальные истории из жизни хирурга - Натан Иванович Варламов
Идеальный симбиоз с Прибрежным помогал в моменты, когда я хотел оставить написание историй на завтра – прийти пораньше и все доделать. А что может случиться со стабильными больными? Бумаги подождут. А мой коллега в это время, закончив работу, аккуратно все расставлял на свои места и уходил, пусть не всегда вовремя, но наверняка спал спокойно, зная, что документация в порядке. Мне этого на тот момент не хватало. Хотя мы многое понимали и смотрели на мир и его ценности одинаково. Он неторопливый, в операционной каждое его движение выверено, у него богатый опыт работы, а я более молодой и безумный, мой хирургический авантюризм сдерживали и редактировали. Мы работали на износ, пытаясь поддерживать друг друга, к нам приходили новые сотрудники, увольнялись, возвращались. Также в отделение устроились совместители-дежуранты. Им было без разницы, что будет завтра. Главное, чтобы ночь на работе прошла спокойно.
Много до наступления лета я повидал сотрудников, но какой-то костяк коллектива все-таки сформировался.
Будильник на телефоне уже третий раз пытается заставить меня оторвать отекшее лицо от подушки. Обычная пятница июльского утра. Просыпаюсь я всегда очень резко, но ощущение пространства и времени приходит небыстро. Сил открыть оба глаза обычно не хватает, поэтому, прищурившись лишь одним – левым, – я оглядываюсь. Большая стрелка на круглых пластиковых серых настенных часах стремится к 6:00. Жалко, что они не электронные, потому что определить, раннее сейчас утро или скоро соседи лягут спать, непросто. Эта неопределенность пугает и одновременно раздражает. Мобильный телефон умеет огорчать. Наверное, в глубине души я и правда хотел верить, что сейчас вечер, я приму тепленькую ванну, возможно, даже с пеной, покушаю плотно и займусь бытовыми делами. Но долг зовет в путь, на работу. Не могу же я оставить мучеников моего отделения без присмотра, люблю их.
Приезжаю я всегда рано: может, боюсь опоздать, а может, не хочу стоять в пробке или просто переживаю за больных и хочу их скорее увидеть. Рабочий день официально начинается в 8:20 – говорят, даже был такой договор, который мы подписывали, когда устраивались на работу. Некоторые лишаются здоровья настолько, что попадают в отделение реанимации и интенсивной терапии. Именно здесь ежедневно в 7:50 начинается утренний обход. Нельзя уйти с работы раньше времени, прописанного в трудовом договоре. Однако если не прийти на обход, это также будет караться, если там находится твой пациент. Ведь кто расскажет, что с ним было и какие у него перспективы, как не лечащий врач.
Каждое отделение имеет свою атмосферу, свой цвет, ауру. Клаустрофобически узкий коридор, ведущий в реанимацию, намекает, что здесь движение обычно одностороннее. Место, где тикающие мониторы и мигающие красные и зеленые лампочки озаряют палантины цвета морской волны, отделяющие койки друг от друга. Вкушая запах хлорки и кишечного отделяемого, спасители сами принимают облик страдальцев всего за 24 часа. Реанимационные пациенты требуют к себе особого внимания – и не только лечащего врача, а всех вышестоящих медиков: заведующих отделений, начмеда по хирургической работе, начмеда по реанимации и врачей дежурных. Последние ходят на это собрание обычно не по долгу службы, не по собственной воле, а как на ритуал (либо для того, чтобы узнать свежие сплетни, которые расходятся с релятивистской скоростью внутри больницы).
И вот в 8 утра реаниматолог, чьи слезящиеся красно-голубые глаза плавают в серых веках, в окружении двух дежурных хирургов встречает это паломничество. Первым всегда заходит профессор. Немного прихрамывая и искренне улыбаясь, он здоровается с коллегами. Как в кромешной тьме возжигается первый костер, дарящий надежду и тепло, озаряя собой виноградники на плантациях, так и мастер дарит изо дня в день веру в свои силы.
Обойдя палату, мы достигли последней койки. Обезвоженное тело с весом среднего ягненка, чьи торчащие ключицы покрывает дряблая кожа цвета воска, напоминает мне героев из сюжетов каких-то гравюр. Только прочитав имя на койке, я понял, что это бабушка. Седые комки редких волос лежали на подушке, а суховатые роговицы смотрели сквозь высокий потолок. Этот взгляд говорил: «Оставьте меня в покое». Профессор поднял белоснежную свежую простыню, заботливо сменяемую перед обходом и сейчас укрывающую тело бабули – и проблема стала видна всем.
Согласно представленным выпискам, она перенесла мультифокальный ишемический инсульт в бассейне правой средней мозговой артерии и вертебрально-базилярной артериальной системе на фоне фибрилляции предсердий с глубоким неврологическим дефицитом в виде левосторонней гемиплегии[28], дизартрии[29]. Поступила в отделение восстановительного лечения. При снятии носков вчера отметила синюшность левой стопы, однако решила, что это синяк, и никому не сообщила. В настоящий момент обращают на себя внимание интенсивные боли в левой ноге, побледнение кожных покровов, похолодание конечности. Общее состояние тяжелое, ориентация в пространстве, времени и собственной личности снижена. Локально: левая стопа и голень синюшного цвета до границы верхней трети, холодные на ощупь. Чувствительность, движения в стопе отсутствуют; в коленном суставе движения также отсутствуют. Пульсация на бедренной артерии сохранена, ослаблена, дистально[30] не определяется. Не нужно быть гением здравоохранения, чтобы выставить диагноз и понять дальнейший исход.
Профессор умеет не только работать головой и руками, как и подобает хирургу, но и обладает талантом оратора. Своим баритоном он всегда, исключительно всегда, что бы ни произошло, благодарит бригаду, которая спасала жизни этой ночью. Случай с последней пациенткой был классическим, поэтому долгому обсуждению не предавался. Остановив свой взгляд на мне, профессор сказал: «Разберитесь». Похлопал по плечу, словно родную дочь, стоящую рядом медсестру, имя которой он, конечно же, не знает, со словами: «Пойдемте работать». Он ознаменовал начало нового дня.
По дороге в ординаторскую я встречаю одних и тех же людей. Проявляя уважение, мы всегда желаем друг другу хорошего дня. Когда
