Непонятный роман - Иван Валерьевич Шипнигов
– Но у тебя на даче мы видели звезды.
– У нас на даче всегда хорошая погода. Может, облака от нас отгоняются сюда.
– Все, приедем в Москву, надо будет выспаться, прийти в себя. Не нравится мне этот квест.
– А мне нравится. Мы же, в конце концов, не просто хотим найти, но и получаем свое удовольствие от поиска клада.
– Я уже давно не получаю своего удовольствия. Дай коньяка хотя бы. А, он же, наверное, кончился.
– Нет, есть еще.
– Коньяк волшебный тоже, в плохом смысле волшебный… Почему он не кончается?
– Мы пьем потихоньку потому что. Ну хорошо, давай приедем в Москву, поспим, отдохнем и решим, что дальше. Я все-таки за город. В городе точно не заблудимся искать.
– Я вообще не хочу ничего больше искать.
– Любая дорога – только повод к общению. И это единственная дорога, которая нравится мне сама по себе. Ты же знаешь, что настоящий путешественник – тот, кто не преследует цель, но любит путь?
– Я давно не люблю этот путь.
– А я вообще не путешественник. Мне всегда хочется сразу оказаться в том хорошем месте, куда я еду. А собственно ехать я никогда не любил. Поэтому, наверное, я почти никуда не ездил, в то время как вы постоянно путешествовали по Европам, когда это было весело и легко. Я это время пропустил. Да я вообще, можно сказать, пропустил нулевые…
– Кто «вы»?
– Люди с хорошими зарплатами. Но Соня мне объяснила, что когда это было можно, это стоило очень дешево. То есть иногда буквально за пару тысяч можно было улететь в Италию.
– Можно было.
– Вот. Караулить билеты, конечно, отслеживать акции – но можно было. А мне путешествие за границу всегда казалось недоступной роскошью. Как в универе я просто не знал, что военная кафедра освобождает от призыва, и поэтому не пошел на нее, так и с путешествиями – я просто не потрудился узнать, что это все когда-то было очень недорого и доступно. И все пропустил. Но я не жалею ни о чем. У меня еще столько всего впереди. У нас с Соней есть мечта, которую можно считать планом: когда-нибудь потом, когда опять будет можно, поехать, например, на месяц в Европу, и ездить там везде. В Берлин! В Берлине помнишь, как легко купить?
– Помню.
– А я пока даже Петушков не видел.
– Так съездите, у вас же тут рядом.
– А что там делать?
– Да, ты не путешественник.
– Когда я рассказал Соне, почему я никуда не ездил, она сказала, что я потеряшка.
– Сейчас нытье будет.
– Да.
– Ты потеряшка, конечно.
– Был. Сейчас я все-таки сориентировался немного.
– Немного.
– Правда, я же только весной двадцатого, когда мы с ней много катались на самокатах по карантинной Москве, примерно представил себе хотя бы центр города. До этого я, например, ездил на проспект Сахарова на метро – не знал, что это минут двадцать пешком от дома. Собственно, Соня мне Москву и показала, и с ней я понял, как я Москву люблю, и с тех пор она надо мной постоянно за это посмеивается. Ей-то как коренной москвичке – «старой», как мы говорим – трудно любить новую Москву. Хотя ты же тоже коренной?! В смысле старый москвич.
– Я не считаюсь.
– Почему?
– Я к Москве спокойно отношусь.
– А я нет. Мне здесь очень хорошо. Ничего красивее той пустой, холодной и солнечной весенней Москвы двадцатого я не видел. Мы катались по Садовому кольцу в разные стороны, изъездили весь центр, часто заезжали в Лефортово – это у нас называлось «к бабушке». Там когда-то жила одна из Сониных бабушек. И на обратном пути обязательно заезжали в фермерский якобы магазинчик – «Веселый фермер» или «Добрый фермер», как-то так мы его называли – брали там нашу любимую грудинку. Приезжали домой, замерзшие, грелись в горячей ванне, потом делали драники и ели их с этой грудинкой, как бутерброды.
– Достаточно вкусно и сытно.
– Давно, кстати, не делали драников. Хотя летом какие драники, это же зимняя еда.
– Здоровое и правильное вегетарианское питание.
– Да, это смешно, но я помню время с двадцати до тридцати лет, когда вообще жить не хотелось. Я бухал, с отвращением ходил на эти работы, постоянно не было денег, и я был уверен, что всю жизнь так и будет – а все равно эти годы сейчас вспоминаются с ностальгией.
– Да я уже не знаю, куда деваться от твоей ностальгии.
– Но эта потерянность в жизни выражалась в потерянности в пространстве. Сейчас в пространстве я все-таки более-менее сориентировался. Но! Зато теперь кажется, что мы потерялись во времени.
– Раз ты сориентировался в пространстве, где мы сейчас едем?
– Полчаса едем, еще полтора осталось. Да даже я уже что-то хочу в Москву. Просто домой, действительно, помыться и поспать. Больше всего в путешествиях я люблю возвращаться домой. Помнишь, я рассказывал, что ряженка сбивает аппетит?
– Ну.
– У нас есть термин, обозначающий мою нелюбовь к путешествиям, – «ряженковый душ». Душ из ряженки, прикинь.
– Почему из ряженки?
– Потому что термостатный.
– А.
– Да. Это мы были в Питере в гостинице с таким душем. Когда ждешь, что вода нагреется, и появится напор, а эта струйка холодной воды и есть термостатный душ. Вообще, я Питер не очень люблю. Соня любит его, но мы там постоянно ссоримся. Там же всегда хочется немедленно забухать.
– Мне не хочется.
– Ты не считаешься. Эстетство местное не люблю – что, например, нельзя говорить «Питер», надо говорить «Петербург». Так красиво, что прямо неловко.
– Мне сейчас неловко оттого, что мы едем в пустой электричке сквозь темноту. Может, выйдем на следующей?
– Не надо! Нормально мы едем. Я по «Яндекс. Электричкам» смотрю.
– И какая следующая?
– Орехово-Зуево.
– Откуда ты знаешь? Машинист же не объявляет ничего.
– А ты хочешь, чтобы он объявлял, и от этого было еще более непонятно? Через полтора часа, уже чуть меньше, будем на Курском. Можем дойти до меня и у меня затусить. Отдохнуть в смысле.
– Посмотрим. Главное доехать. Или выйдем?
– Зачем мы выйдем? Куда мы пойдем?
– Блин, все, Иван, я больше с тобой никуда никогда не поеду. Завез меня куда-то. Я теперь тоже как потеряшка.
– А мне кажется, уютно мы едем. Людей нет, коньяк есть, что еще нужно?
– Очень твое, да… А я хочу какой-то ясности, трезвости!
– Я тоже ее хочу всю жизнь.
– Я вижу, как ты ее хочешь.
– Но ты же согласился со мной поехать.
– Я согласился погулять пару часов по
