Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
Галь хранила недоуменное молчание несколько минут, во время которого оба ее друга, каждый про себя, молился, чтобы дорогое им существо подало хоть малейший признак того, что у него с головой все в порядке. Наконец, Одед не выдержал:
– Семнадцатое февраля! У Шели день рождения, Галь! Ей исполняется восемнадцать!
– Правда, Шели? – раздался невинный вопрос.
Та закусила губы, чтобы заглушить нечаянное всхлипывание. То, что подруга, которой она была предана вопреки всему, позабыла о ее именинах, ужасно ранило ее. Она стояла спиной к неблагодарной, вяло кивая знакомым.
Мало-помалу новый серый школьный день вступал в свои права, количество ребят в коридоре все увеличивалось. В их числе проскочила и Лиат Ярив. Увидев скрюченную на ступеньке Галь, которую закрыли собой два злосчастных слепца, она, точно преступница, прошмыгнула прямо в класс. Шели Ядид посмотрела ей вослед и впервые за долгое время почувствовала, что эта девушка была гораздо более достойна ее дружбы, чем опустившаяся Галь.
Шели надеялась, что Хен скоро появится. Никогда в жизни она не ждала прихода любимого так сильно, как в этот момент. Он единственный поймет ее без всяких объяснений. Она кинется ему на шею, прижмется к его теплому, сильному телу, и, может быть, хоть тогда немного успокоится. Охваченная этими мыслями, Шели не замечала, как ее предыдущий парень, Ури Даян, отчаянно махал ей рукой, и как рядом прошел еще один из пареньков, с кем она любила иногда болтать на переменах. Хен, милый Хен, почему, как назло, он опаздывал?
– Шели, скоро звонок, – сказал Одед, кладя ей руку на плечо. – Я боюсь отводить ее в класс в таком безумном состоянии. Что делать?
В ответ на тревожные вопросы товарища, Шели сорвалась с места и кинулась в туалет. Одед остался с Галь один. Делать ему было нечего. Он отвел ее в класс, напомнил, что сейчас у них начиналась литература, и опять попытался воззвать к ее разуму. Однако Галь уже начало раздражать упорство парня. Отогнав его, она попыталась влиться в школьную атмосферу, от которой весьма уже отвыкла.
В первых рядах гудела шпана во главе с Мейталь Орен, изредка мельком поглядывавшей на нее. Сзади – урчала ее бывшая компания: Офира, Лирон, Керен, Шири, Ран Декель и остальные. К ним присоединился Одед. Шели Ядид вошла в класс со звонком, с вымытыми глазами, и тоже стремглав подошла прямо к ним. Лиат Ярив упорно не смотрела в ее сторону, прижавшись к теплой батарее. Доска пестрела надписями, оставленными со вчера.
Галь во все глаза озирала свой класс, и не брала в толк, что она делала здесь, и зачем. Все стало для нее далеким, чужим, отчаянно недоступным: эта доска, парта, стул, проходы между рядами, бывшие приятели, бывшие враги. Даже Дана Лев, появившаяся вскоре после Шели, показалась далекой, чужой, недоступной.
– Здравствуй, Галь, – тотчас же обратилась к ней классная руководительница с иронией в голосе. – Давно тебя не было видно. Как поживаешь?
– Хорошо, – отозвалась, по инерции, несчастная.
– А не напомнишь, что мы сейчас изучаем?
– Средневековую поэзию, – сразу выпалила та.
По рядам одноклассников пробежал тихий смешок, который Дана Лев замяла и продолжила, почему-то, настаивать на правильном ответе ученицы. Но Галь утверждала свое.
– Средневековую поэзию мы проходили в прошлом месяце, – уточнила учительница.
– Как же, я прекрасно помню, что мы проходили ее на последнем уроке!
Офира, соседка девушки по парте, резко побледнела и попыталась заглянуть ей в лицо. Но выражение лица Галь хранило почти сумасшедшую невозмутимость.
– Ты имеешь в виду последний урок, на котором присутствовала? – строго спросила Дана.
– Нет, самый последний. Вчера или позавчера.
Ряды шпаны разразились хохотом. Члены компании также уронили на руки головы, стараясь, что есть силы, удержаться от смеха, который их пробирал. Педагог покрылась пятнами и очень твердо попросила ученицу перестать нести чушь.
– Какую чушь? – взорвалась Галь и даже привскочила с места. – Вы что, все считаете меня умалишенной? С самого утра требуете от меня ответов на всякие вещи! Но со мной все в порядке, вы слышите? – притопнула она ногой, озирая всех. – Я точно помню, что вчера у нас была литература, и что мы сейчас проходим средневековую поэзию!
Мейталь, Наор и их приятели со смеху корчились на партах. Остальные не знали, смеяться им или реветь. Что касалось Лиат Ярив, то она просто заставила себя не слушать. Дана Лев, красная как рак, в бессилии опустила руки. Этой девушке требовался психиатр, сердито решила она, а не психолог. Как бы тяжело ей ни приходилось, она уже перешла всякие границы. Педсовет был прав: Галь нужно было наказать. Если, несмотря на то, что ее мама, после родительского собрания, передала ей однозначное предупреждение об исключении из школы, она продолжала быть в своем репертуаре, то и нечего было считаться с ней. Как бы ни было больно.
– Что происходит? – недоуменно прозвучало с порога.
Шахар Села и Хен Шломи стояли там с разинутыми ртами и ранцами наперевес, держа в руках пропуски для опоздавших.
Увидев предателя, Галь обернулась и хотела было сказать еще что-то, но Дана пресекла ее попытку.
– Все в порядке, мы немного повеселились. Проходите, – заявила она, заставив себя криво улыбнться.
Ни Хен, ни Шахар ей, конечно, не поверили, поскольку один лишь взгляд на слезы, бежавшие по лицу Шели, и на всклокоченный вид Галь объяснял все. Но они ничего не сказали. Каждый занял свое место, а Дана Лев, глубоко вздохнув, повела урок…
На перемене Шели схватила Галь за руку и повлекла на задний двор. Там, среди кружившихся в струях ветра опалых листьев, шоколадных оберток, разорванных кульков и прочего мусора, она, что есть мочи собравшись с духом, прижала подругу к стене и сказала:
– Хоть ты и смертельно разочаровала меня, я, все равно, тебя люблю, и хочу, чтоб ты пришла в субботу на мой день рождения. Пусть это станет для тебя последним шансом восстановить в моих глазах твое доброе имя, и, вместе с ним, нашу дружбу.
Галь крепко зажмурилась. В ее затуманенном мозгу всплыла сцена, когда здесь же, на заднем дворе, она выслушивала не менее жестокие ультиматумы из уст другой своей подруги, подруги детства, той, которую не удержали ни ее старания, ни клятвы, и ни горькие слезы. И, если ей предстоит перенести то же самое и с Шели, то лучше ей вообще не жить.
– Ты хочешь бросить меня, Шели? – с трудом проговорила девушка.
– Если бы хотела, то не ждала бы так долго! – сурово раздалось в ответ. – Однако терпенье мое на исходе. Оно на исходе также и у Одеда, который единственный в классе влюблен в тебя по уши, бедняга, и глотает любые твои оскорбления,
