Это останется с нами - Виржини Гримальди
Знаешь, я все еще люблю тебя.
Я тебя люблю.
Жанна стремительно прошла мимо Ирис, схватила рамку и вернулась к себе. Солнце заливало паркет. Жанна встала в центр комнаты, прижала к груди фотографию и судорожно зарыдала.
23
Тео
Видал я беспорядок, но такого – никогда! Выдвигаю ящик за ящиком – каждый будто грабители обыскивали. По внешнему виду квартиры не скажешь, но дверцу шкафа открывать не стоит, если не хочешь получить в глаз бретонским горшком. Не понимаю, как можно жить в подобном бардаке, у меня он вызывает содрогание. Сегодня днем Жанна, как обычно, отсутствует, Ирис сидит в своей комнате, и я решил немножко прибраться. Достал все с полок, рассортировал, вымыл и вычистил. Я делал подобную работу в интернате. Сначала на меня наезжали все кому не лень, но после нескольких выбитых зубов они успокоились. Я быстро понял, что один закон действует всегда и всюду: съешь врага первым, если не хочешь быть съеденным! Расстраивал не беспорядок и не пофигистское отношение хозяйки квартиры к жильцам – просто все вместе напомнило мне о матери. Она всегда жила в тотальном хаосе. Однажды я услышал в какой-то передаче, что есть такое понятие – солнечный капитал, максимум солнечного света, которое человек может принять в течение жизни без риска поиметь проблемы со здоровьем. В доме матери я достиг своего бардачного максимума. Она открывала пачку печенья и бросала обертку на пол, копила грязную посуду, пол был липким, сортир и ванная зарастали грязью. Иногда на нее находило: она включала музыку на полную громкость, открывала все окна и бралась за уборку, которая иногда длилась много дней. Мама заполняла мусором десятки больших пакетов, протирала мебель, ползала на четвереньках, оттирая с пола въевшиеся застарелые пятна, перестирывала горы белья, а я смахивал метелкой пыль, радуясь, что участвую в этой великой чистке. Всякий раз я верил в новое начало. И всякий раз реальная жизнь разрушала мои иллюзии.
– Чем ты занят? – спрашивает вошедшая Ирис.
Посуда и продукты рассортированы по категориям, я держу в руке губку, а ей необходимы «субтитры».
– Делаю эпиляцию груди, разве не видишь?
Она пожимает плечами. Я ее подколол! Вообще-то для женщины, принимающей таксу за питбуля, а лестницу – за горку, она симпатяга, но я не забыл, как эта мадам пыталась объехать меня на кривой козе. Еще чуть-чуть – и я остался бы на улице, без крыши над головой, вот и затаил злобу и при первой же возможности «делаю подкат».
Она наливает воду в чайник и подходит ко мне:
– Могу я чем-то помочь?
– Я почти закончил.
– Хочешь чаю?
– Не люблю, извини.
Она открывает коробку и издает короткий смешок.
– Придется посоветовать твоим родителям повторить правила хорошего тона.
Кровь закипает у меня в венах – она затронула чувствительную струну. Выпрямляюсь и смотрю ей в глаза.
– Не смей говорить о моих родителях…
Ирис реагирует так, что мой гнев мгновенно остывает: она делает шаг назад и выставляет руки перед собой как щит. Ее губы дрожат. Она шепчет, что пошутила, что не хотела меня обидеть, и уходит к себе, забыв о чайнике. Я чувствую себя полным придурком, потому что совсем не хотел напугать Ирис. Мне несвойственна агрессивность, но она восприняла мои слова как угрозу. Думаю, ее впечатлил мой низкий голос, он многих впечатляет, да и кричать не следовало. Расставляю тарелки на полках и закрываю шкаф.
Ирис открывает сразу. В ее комнате звучит музыка, наверняка какое-то старье, мне мелодия незнакома. Протягиваю ей дымящуюся кружку.
– Я налил тебе чаю. Прости, если напугал.
– Спасибо, мило с твоей стороны. Ты тоже меня извини за шутку «с бородой».
Не знаю, что еще сказать, и задаю первый пришедший на ум вопрос:
– Чем занимаешься?
И получаю запрограммированный ответ:
– Подстригаю усы, разве не видишь?
24
Ирис
Я закрываю дверь, с трудом сдерживая смех и так и не решившись признаться Тео, что его чай что угодно, только не чай. Он бросил горсть заварки прямо в чашку вместо чайника, но это не имеет значения: впервые за месяц парень не хамит и не дуется, и я лучше обойдусь без чая, чем нарушу волшебство момента.
Телефонный звонок застает меня в дверях. Мама набирает этот номер каждый день с тех пор, как узнала о моем бегстве. Я не отвечаю. Ее вечная тревожность очень заразительна, потому-то я ничего и не сказала: страх – вечный мамин спутник, а после смерти папы это состояние усугубилось. Она всегда безумно боялась за нас с братом и чуть-чуть успокоилась только после того, как мы с Жереми стали жить вместе. Он казался ей надежным и доброжелательным, именно о таком спутнике она мечтала для своей единственной дочери и вопреки моим опасениям не разозлилась, что он увозит меня так далеко. Я попала в хорошие руки, а она может спать спокойно или жить припеваючи.
Во время предыдущего разговора она сообщила, что он приезжал повидаться с ней, но о моем отъезде сообщил не сам – это сделала его мать. «Он невероятно предупредительный, не хотел доставлять мне лишние огорчения, а сам постарел на десять лет! Я его просто не узнала… Ты не велела давать ему твой новый номер, и я послушалась, но мне ужасно его жалко, малышка. Поверь, он чахнет от беспокойства, тебе следует поговорить с ним».
Я представила себе Жереми и содрогнулась. Он склонен все принимать на свой счет, его «чувствительность» зашкаливает. Как-то раз шеф сказал ему что-то нелицеприятное, и он слег на весь уик-энд. Этот человек постоянно нуждается во взбадривании, а я посмела загнать его в состояние удушающей неопределенности! Один раз аффективная зыбкость и неуверенность в себе поставили нас обоих в крайне неприятную ситуацию.
Мы тогда только съехались, и я после нескольких месяцев безуспешных поисков нашла кабинет, которому требовался физиотерапевт на замену уходящему на пенсию специалисту. Команда – еще один кинезитерапевт и остеопат – состояла исключительно из женщин, что более чем устраивало Жереми, которому очень не нравилось, что кабинет принадлежит обаятельному молодому доктору – в последний момент у него изменились планы.
Я уже неделю работала, успела подружиться с пациентами и коллегами, и все мне очень нравились. Жереми был чрезвычайно внимателен и нежен, сочувствовал и сопереживал, зная, что расставание с Бордо далось мне нелегко
