Безутешная плоть - Цици Дангарембга
– Я уверена, что все четверо тут, – заверяет она спутницу. – Поэтому мы и договорились, что ты приедешь в субботу. Берта! Мако! – опять кричит она, уже громче от огорчения, что приходится столько раз звать квартирантов в присутствии гостьи.
Шаги останавливаются у двери в коридоре. Стук, ответа нет.
Хозяйка и ее спутница возвращаются по коридору, дав тебе возможность прошмыгнуть на кухню.
– Добрый день, Май Маньянга! – восклицаешь ты, подсластив голос, как обычно обращалась к сестре-хозяйке в хостеле. – Вы что-то хотели?
– А, Тамбудзай, – отвечает вдова, – вы, должно быть, гремели кастрюлями на кухне и не слышали, как я вошла.
Хозяйка указывает на женщину рядом с собой.
– Я привела свою родственницу, хочу представить. Чтобы никто не пугался и не звал полицию. Чтобы не было разговоров, что появился кто-то странный. И делает странные вещи. Пусть все соберутся и поздороваются с ней.
Берта, крупная женщина, которая моется позже тихой соседки, приоткрывает дверь и протискивается в узкую щель, чтобы не пустить Май Маньянгу.
– Это Кристина, дочь моего брата, – заявляет хозяйка, с гордостью делая акцент на слове «брат». – Того, кто был первым в нашей семье. Это его дочь. Да, дочь первенца моих родителей. Ее отца убило. Мы уже думали, что милостивый Бог провел его через войну, когда столько умирало, и тут его убили то ли солдаты, то ли товарищи. Все зовут ее Кири.
Хозяйка ненадолго умолкает, ее перенесло к брату. Ее слова разверзают пустоту, откуда выходят твои родные – раненые и мертвые. Ты издалека смотришь на свои воспоминания и в конце концов отворачиваешься от них.
– Да, – через какое-то время продолжает вдова. Тело ее дрожит. – Хоть мой брат и пережил войну, чудовище, которое рыскает вокруг, просто выжидало. Оно опять встало и сглодало его там, в Булавайо.
Через минуту Кристина пожимает всем руки. Все рассыпаются в любезностях.
– Как же так, Тете?[13] – спрашивает Кристина, когда церемония знакомства окончена. – Заявляешь, что кто-то приехал, и говоришь только о его отце. И о том, о чем никто здесь не может рассуждать здраво.
Следует неловкое молчание, поскольку все вы – дети миролюбивого народа. Вы не поминаете разногласия граждан и то, как их чудовищная бойня заваливала телами шахты заброшенных рудников и сволакивала эти тела в железнодорожные вагоны подобно нанесенному ветром мусору.
– Ты хочешь сказать, что я никого не звала братом, Кири? – спрашивает вдова тоном, который способен парализовать мысли у любого. – Да, если бы не тот ураган, что принес этих ндебеле, у меня был бы человек, к кому обратиться за помощью в наши скверные времена, такие скверные, что и сказать-то нельзя. Разве ты сама, Кири, не была бы другой женщиной, женщиной, у которой есть отец?
Потом Май Маньянга вспоминает, для чего все собрались в гостиной, и обиженно спрашивает:
– Ладно, а где еще девушка, Мако?
Хотя вдова произносит «Мако» громко и все ждут ответа, его нет.
– Что происходит? – опять спрашивает хозяйка. – Я слышала ее шаги, когда постучала, и решила, как хорошо, воспитанная молодая женщина. Приводит себя в порядок, перед тем как выйти к нам.
– А что Шайн? – спрашивает Берта, все еще загораживая дверь. – Май Маньянга, ведь так звали молодого человека?
– Вы меня знаете, – важно продолжает Май Маньянга, не обращая внимания на Берту. – Я не болтлива. Но все зовут меня воином молитвы. Если что-то не так, этой Мако следовало бы сказать. Только и всего. И я преклоню перед ней колени.
Берта сильная, таких габаритов, что здравомыслящие мужчины спасаются бегством, если она ими, не дай бог, недовольна; женщина, которая часто повторяет, что она окаменела и перешла границу женственности, поскольку слишком о многом приходится говорить. Она тихонько хихикает.
– Пусть Шайн знает, что к вам кое-кто приехал. – Она хихикает еще тише и бессмысленнее. – Он должен знать. Мы не хотим ничего, чего не хотите вы, Май Маньянга.
Грудь соседки поднимается и опускается. Ты размышляешь, не засмеяться ли вместе с ней, но решаешь этого не делать.
Май Маньянга возвращается в коридор.
– А-а, вот наконец и Мако! – восклицает она, когда скрипит дверь четвертой соседки.
Вдова улыбается, так как высокого о ней мнения. Мако именно такая, какой и полагается быть квартирантке с договором – вовремя вносит арендную плату, никогда не оставляет свет или воду, не включает громкую музыку.
Мако так и не выходит, хозяйка не понимает почему. Берта обходит вдову и ее гостью.
* * *Когда ты впервые, через несколько дней после переезда к вдове, увидела соседку Мако, у тебя аж губы задрожали от презрения. Она, должно быть, жила у вдовы Маньянги в лучшие времена, так как сам воздух в комнате провонял бесконечной враждебностью и невезением.
– Макомбореро, – ответила она, когда ты представилась. – Макомбореро. Ты ведь знаешь, что это значит? Поэтому называй меня просто Блессингс.
– Я Тамбудзай. Здравствуй, Блессинг, – сказала ты.
Тихая квартирантка покачала головой, уточняя:
– Блессингс-с-с!
– Тамбудзай, надеюсь, вы с Мако найдете общий язык. Она работает юридическим секретарем в министерстве юстиции, – заметила тогда Май Маньянга.
– Пока меня не называют юридическим придурком, – сказала соседка, – я не жалуюсь. Хотя разве все мы не придурки, что работаем там, в министерстве?
В углу послышался шорох. По потолку пронеслись маленькие когтистые лапки.
– Если хотите, называйте это работой, – еще раз пожала плечами Мако, не обращая ни малейшего внимания на грызуна, и последние остатки энергии отхлынули из ее голоса. – Что такое работа? Если это работа, она должна приносить тебе какой-то доход. Так разве не дурость, что ты продолжаешь туда ходить, хотя доход, можно сказать, никакой? Потому так и говорят. Юридический придурок. Все мы, те, кто там работает, все понимаем, хотя никто и не говорит, но мы слышим.
