Падает снег - Марьяна Куприянова
Андреев долю секунды не двигался, а затем как сумасшедший схватил мою руку, грубо сжал, потянул на себя с явным желанием вырвать ее из сустава, прислонился к ней носом и губами в районе запястья и повел ими вверх от кисти к локтю, к плечу, к шее, к щеке, внюхиваясь в кожу, оставляя такой ощутимый, но невидимый след от губ и вызывая мурашки страха. Без предупреждения он провел губами по моему плотно сжатому от ужаса рту и где-то у его края остановился, будто пришел в себя. Но не отпрянул. Так и прижимался к моему лицу. Я расслабила свои губы, чувствуя головокружение. К черту сублимацию! – орало в экстазе тело, требующее продолжения в самых жестких его вариантах. Нос Андреева выдохнул горячий воздух, губы приоткрылись едва-едва. Скорее всего, он и целовать меня не хотел, только на вкус попробовать – с него станется, право слово. Но этого я так и не узнала, потому что, от напряжения ли, от страха ли, от горячки ли, а то и от всего сразу, я впервые в жизни потеряла сознание.
XI. Жалость
Полноценно очнулась я только ночью. Обнаружила себя в постели, на боку, под ярким, почти слепящим прожектором полной синей луны из незашторенного окна. Почему-то не могла двинуться с места, и пока пыталась осознать, что я и где я, вспомнила, как вышла из обморока, как кто-то нес меня на руках, укладывал, вроде даже переодевал… и я с этим человеком о чем-то разговаривала, смутно и тихо, противостояла ему… Все как из прошлой жизни.
Вдохнуть – тяжело, и немного мутит, словно меня чем-то опоили. Но я же прекрасно помню, что ничего не ела и не пила с тех пор, как… что? Ах, да. Я поняла, где я, в одночасье, словно обухом по голове ударили. В тот же миг стало очевидно, почему тяжело наполнить легкие воздухом и почти невозможно двинуться. На мне рука.
– Скажи мне, – раздалось в тишине и разошлось по всей комнате, сине-голубой от яркого света луны, и я вздрогнула от всепоглощающего звука этого голоса, – это случилось от страха?
Рука Андреева была не очень-то и тяжелой, но сильной, и сковывала с профессиональностью удава, овивая мне талию. Неужто мы так и спали всю ночь? Надо же. И я не ощутила, и он не постеснялся.
– Нет, – ответила я, припоминая. – Волнение и перевозбуждение. Как ты понял, что я проснулась?
– Темп дыхания и глубина вдохов изменились.
– Ты… не спал?
– Я не смог бы уснуть, не получив ответа на свой вопрос.
Я вспомнила, о чем мы говорили, когда я в первый раз пришла в себя. Кажется, я молола такую чепуху… Стыдно.
– Тебе так важно было знать, почему?
– Да. Потому что если от страха, то ничего хорошего это бы не значило.
Уточнять я не стала. Лишь еще раз убедилась, как многое скрывает этот человек под своим забралом. Поначалу я радовалась, что только со мной он настоящий. Сейчас я понимаю – тогда он был не до конца настоящим. Истинная его сущность открывается мне с этого вечера. И она пугает меня.
Насколько смешно теперь вспоминать то, о чем я говорила с Таней на его счет. Использовать этого мужчину в своих целях, давать надежду, влюблять в себя… Такое просто невозможно. Он сам себе хозяин, у него все под контролем. Да и как можно пытаться использовать в своих целях мужчину, которого продолжаешь в глубине души бояться? Знала бы Таня, насколько она тогда была не права… Андреев никогда бы не допустил к себе пренебрежительного отношения. Не такой он человек, чтобы идти на поводу у женщины или под каблуком находиться по собственной воле.
– Зачем ты… нюхал меня?
– Мне этого захотелось, – объяснил Андреев, дыша мне в шею.
– Только этого?
– Только этого. Если ты подумала, что я вот-вот тебя изнасилую, то ты не права. Ничего подобного я не планировал.
А я идиотка…
– Ты не мог бы чуть слабее сжимать меня?.. Я почти не могу дышать.
– Разве сильно? – искренне удивился он.
– Очень. Чувствую себя резиновой игрушкой в руках излишне любопытного ребенка. Как будто я только и создана для того, чтобы развлекать его, когда ему вздумается, не иметь права голоса, личного мнения и постоянно находиться в страхе быть деформированной.
– На счет развлекать – отчасти, – честно ответил Андреев, погладив меня по животу и, наконец, разжимая руку-удава. – А на счет страха и личного мнения – только от тебя самой зависит, как себя со мной вести и бояться ли.
– А как не бояться? Ты можешь сделать со мной, что захочешь.
– Тем не менее, ты находишься здесь и позволяешь мне все, что я делаю.
Я поняла, что он прав. Да, я здесь. Почему-то. Да, позволяю. Почему-то. Так что же я в таком случае возмущаюсь? Кто заставлял меня приходить сюда? Не одно лишь любопытство. Не один лишь страх.
– Выходит, ты сама этого хочешь. Не хотела бы – не приняла бы мое предложение.
– Ты прав. Я увлеклась тобою, – признала я единственную причину, объяснявшую мое поведение.
– Увлеклась лишь потому, что чувствуешь исходящую от меня опасность?
– Нет.
Мы молчали. Никогда, никогда нельзя говорить мужчине о том, что ты к нему неравнодушна. Но, наверное, это не касается тех случаев, когда вы просыпаетесь ночью вместе в одной постели, учитывая то, что между вами ничего не было, и все вокруг располагает к тому, чтобы делать подобные признания. В первую очередь я призналась самой себе. Я увлеклась другим мужчиной. Это невероятно. Нашелся кто-то, сумевший потеснить того, кто меня в свое время оставил. Нашелся кто-то, доказавший мне, что я смогу хотя бы увлечься другим. Хотя бы на время. Утешить боль. Подменить мысли. От неожиданного осознания становилось легко. Слишком легко, чтобы молчать.
– Красивая луна сегодня, – сказал Андреев словно бы сам себе.
– Очень красивая, – согласилась я. – Максим. Сколько тебе лет?
– Сорок, – тут же ответил он.
– Теоретически ты мог бы быть моим отцом. Ровно в два раза.
– Мог бы. Но я не он, – почему-то в его тоне прорезалась холодная злоба.
– Почему ты не женат? – задала я свой главный вопрос.
Но его было не застать врасплох. Не на того напала.
– Не нашлось еще той, которая не испугалась бы
