Феликс Светов - Отверзи ми двери
- Да, - отозвался Лев Ильич и совсем голову опустил. - Я вчера ее портрет видел.
- Фермора? Замечательный портрет, она его все на шкаф прячет. Значит, сняла?
- Я попросил. Не похожа, говорит.
- Трудно даже понять... что в нем, - сказал отец Кирилл. Незавершенность, нет, не определишь, - он снова остро глянул на Льва Ильича.
- Да, - усмехнулся Лев Ильич, - в этом, наверное, и есть его сила. Мне только в голову не пришло.
- Так вот, я вам все о себе. Ну что я тогда, мальчишка был, к тому же порча меня чуть было не коснулась - какой спрос. Но ведь и теперь, когда реально, по жизни ощутишь свою недостойность...
- Вы? - остановился Лев Ильич. - И вы тоже?
- Ну а как же. На то мы и люди, и все как один недостойны. Молишься иной раз за кого-то - такая теплота на сердце, легкость - знаешь, твердо знаешь, веруешь - услышано. А другой раз силой себя заставляешь, тягостно бывает. Но ведь - я вам как себе скажу,- он взял Льва Ильича за локоть, - но разве всякий раз моя молитва, просьба исполняется?.. И всегда ли вслед за этим ты понимаешь, что не от Бога - в тебе все дело, а если к тому же с таким человеческим несчастьем столкнешься - почему не услышано?.. Всегда ли мы живем в Его присутствии, разве не находим каждый день и каждый час тысячи дел и мыслей, которые нас от Него отвлекают? А если так, можно ли говорить о своей любви к Богу, о подлинной вере в бессмертие и в то что нас ждет т а м? Кабы было не так, разве мы б еще о чем-то способны были думать, хоть на что-то себя отвлекать и рассеиваться - на что бы то ни было, но не о Боге, не о ближнем? И разве это эгоизм, как иной раз говорят о тех, кто, мол, занимается только спасением собственной души? "Стяжи мир в душе и тысячи вокруг тебя спасутся", - учил преподобный Серафим. Вот вам две заповеди - о любви к Богу и к ближнему. Первая и вторая, подобная ей. А ведь коль мы какую-то иную нарушим, мы и эти - важнейшие не соблюли. Вот в чем печаль и вся наша тягость. А вы молитесь, Лев Ильич?
- Нет, - сказал Лев Ильич, - вот именно так, как вы говорите: случайно, в суете и самых ничтожных помышлениях... Но знаете, как только влетит в голову имя...
- И что? - быстро спросил отец Кирилл.
- И что?.. Ничего... Нет, как же... как же! Я вон дважды - ночью и сейчас, как вас дожидался, вспомнил и сразу... Отец Кирилл, а ведь верно - сразу все и исполнилось!
- Имя Божие имеет невероятную силу. Отцы говорили, что если бы человек почаще призывал имя Божие, он бы и в прегрешенья не впадал. Да другого оружия у нас и нет и быть не может - чем еще бороться с грехом? Не говоря о том, что у вас и времени на грех не останется, если оно будет занято молитвой...
Они уже шли по бульвару, мимо пустых скамеек, да и людей что-то в этот час было немного - грязно еще, вот и детей нет, пенсионеров...
- Давайте посидим, - предложил отец Кирилл, - вы, я гляжу, бледный какой-то - нехорошо вам?
У Льва Ильича действительно кружилась голова, ноги дрожали: "Перекурил" решил он.
Они сидели на скамейке, как в прошлый раз, только теперь был день, и тогда, словно бы, Лев Ильич себя чувствовал потверже, крепче. А сейчас и курить не хотелось, да он, дожидаясь, сигарету изо рта не выпускал, можно было и передохнуть.
- Вы серьезно это, отец Кирилл? - спросил Лев Ильич. - Я этого понять не могу. Чтоб сейчас, в нашей сегодняшней жизни, в том, что в нас и вне нас, но вокруг происходит, так вот всерьез говорить, думать - жить в Боге и с Богом, молиться - это все нереальность какая-то...
- Трудно, конечно. Ну а что думаете, раньше, да и когда раньше - сто, тысячу лет назад, две тысячи - не то же самое было? Человеку всегда трудно соотнести свою жалкую жизнь с этими идеальными требованиями. Но если вдуматься - только они реальность, как бы ни казались неисполнимыми, а наша каждодневность со всей ее обыденщиной - призрачна... Я вижу, Лев Ильич, как вам тяжело. Вы знаете, что с вами происходит? В вас вы прежний умираете, стремительно, очень быстро - отсюда и болезненность, прямо агония такая. Уж я запомню ваше лицо, когда вы сейчас выскочили ко мне из-под колеса. Но это все верно, Лев Ильич, дай вам Бог силы. Сознание вины, греха - это и открывает путь...
- Да какой путь, - с горечью сказал Лев Ильич, - какой же путь, когда я все время в то самое, что вы называете призрачностью - в нее и тычусь, здесь и спотыкаюсь, ну куда мне о высоком думать, предъявлять себе идеальные требования, когда я не в состоянии справиться с элементарным, что мне на каждом шагу попадается?..
- Ой ли? - спросил отец Кирилл. - Разве вокруг, а не в себе самом? Кабы вы глядели вокруг, под колесо бы не полезли б. В том и дело, что вы с собой не можете разобраться, себя судите, вычищаете. А разве вы - такой, как вы есть, с тем, что вас смущает, мучает, доводит до отчаяния, разве вы не такой же, как когда-то - две тысячи лет назад? Разве что-то в человеке изменилось от того, что - вместо лошадей по дорогам бегают машины - да вы сами об этом сколько раз думали, только вывода никак не сделаете. Но коли так - если здесь ничто не изменилось, никак не могут, не способны устареть или измениться и отношения человека с Богом. Этим отношениям не только не нужна, но для них и невозможна какая бы то ни было модернизация, приспособление к требованиям так называемой среды обитания. Вы раскройте сегодня книгу кого-нибудь из Святых Отцов - даже вы, с вашей чистотой, а я верю в нее, что бы вы на себя ни наговаривали, какие б новые факты мне ни сообщили, даже вы засмущаетесь, потому что ваше сознание настолько забито тьмой, якобы просвещенного, невежества, суетой и всякой вашей праздностью, что это действительно соблазнительно читать. Но неужто вы думаете, что и х современник тысячу лет назад, когда, скажем, Симеон Новый Богослов писал свои "Гимны", в которых он разговаривал с Богом - неужто, думаете, его язык, весь строй его мышления и тогда не приводили его современников в смущение? Всегда это было юродством и безумием. Но ведь только это и есть реальность, только здесь истина. В отношении к Христу может быть только одно время - настоящее, для Него этих наших двух тысяч лет не существует. Что ж вы будете смущаться молитвой Ему теми словами, которые Он нам заповедал? Не дело искать других слов. Надо себя к этим готовить, собственную душу очищать, а других путей нет. Я потому и говорю вам о недостаточности нашей веры, о том, что нет в нас любви к Богу, потому что иначе, ну как бы мы единую из заповедей нарушили, если они все к двум - первым - и сходятся, сводимы?
- Но ведь... нельзя не нарушить?
- Если б было нельзя, они б нам и предписаны не были. Не для того Господь дал нам заповеди, чтоб их неисполнимость сделала нас преступниками, но заботясь о спасении каждого.
- Вот тут я и усомнился. Когда увидел, что не могу.
Лев Ильич снова поймал все тот же быстрый взгляд отца Кирилла. "Какое у него лицо хорошее", - подумал он. Тот был без шляпы, ветерок шевелил падавшие на плечи густые темнорусые волосы, под широким лбом мягко светились ни на минуту не перестававшие напряженно думать, далеко посаженные глаза, глубокие, прямые складки, начинавшиеся от выдававшихся скул, прятались в бороде, а руки, которыми он держал шляпу, положив ее на колени, были крупные, белые и спокойные.
- Да. Трудно, что говорить, - отец Кирилл снова вздохнул, как только что, когда предложил ему пройтись... - Как не трудно, когда тебе предстоит мир победить, а ведь ты не Бог - всего лишь человек, - он опять взглянул, как рассек Льва Ильича. - Подумайте, как сказано у Иакова: "Кто соблюдает все заповеди, а согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем. Ибо Тот же, Кто сказал: 'Не прелюбодействуй', сказал и 'не убий', посему, если ты не прелюбодействуешь, но убьешь, то ты также преступник закона..." Страшные слова, а для современного слуха вовсе несообразные, потому как невозможно понять равенство перед Божьим судом убийцы и прелюбодея. Да ведь прелюбодей-то всего лишь тот, кто посмотрит на женщину с вожделением...
- Я про это и говорю, - опустил голову Лев Ильич, - уж не знаю как для других, а я и есть убийца.
- А знаете в чем дело, - продолжал, не обратив внимания на его слова, отец Кирилл, - если по-простому говорить, не богословствуя? Не в том даже, что грех прелюбы сотворить. Ну не будем говорить о человеке себя тут совсем потерявшем, развратнике, а о нормальном, добром человеке, полюбившем, от живой ли жены, но без венчания, без церковного таинства - и тут, и там. Что ж, грех, конечно. Но если он любит, несет эту свою любовь, а сам с собой договаривается, что все равно, мол, не венчан, ни у кого ничего не отнимает, только отдает свою доброту, радость доставляет другому - тому, кого любит... Так ведь чаще всего и бывает, не правда ли? Велик ли тот грех, когда освещен отчаянной любовью?..
- Да, вот так ион во мне говорил, - пробормотал Лев Ильич.
- Кто он? - глянул опять отец Кирилл.
Лев Ильич покраснел и не ответил.
Отец Кирилл помолчал немного и продолжал.
- Дело в том, что этот человек не любит Бога, не верит в Него, потому что, если б любил и верил, ну неужто с таким своим, пусть подлинным, сильным, но всего лишь, будем считать, душевным движением - неужто не справился бы? Почему не подумал хотя бы о том, кого любит, что и его толкает на это преступление перед заповедью? Уж себя ладно, так мы чаще себе и говорим, но другого-то - за кого готов умереть - бывает ведь и такая любовь? А зачем умирать - живи, веруй в Бога, и то, что Он нам заповедал, исполняй.
