Феликс Светов - Отверзи ми двери
"Господи Иисусе Христе, - прошептал Лев Ильич запекшимися губами, - Сыне Божий, помилуй меня грешного, спаси от этого, защити... Прости меня ради Христа..."
И тут увидел отца Кирилла. Тот уже подходил к калитке - как же он его пропустил, когда он пересекал двор? Да и народ давно шел из церкви, оборачиваясь и крестясь на икону, а он все глядел и не видел...
Отец Кирилл, уже в цивильном, в шляпе, с портфелем в руке, за ним хромал мужик на деревянной ноге, а рядом с батюшкой, горячо ему что-то втолковывала женщина в дубленке, в роскошных сапогах, в темном платке, красивая, хоть и не первой молодости - таких только перед подъездами вернисажей да премьер видел Лев Ильич. "Кого только в русской церкви теперь не встретишь!.." - подумал он, кинувшись через проулочек.
Взвизгнули над ухом тормоза, громыхнула машина, ее юзом развернуло, он только бегло глянул на огромный грузовик, из-под колеса которого выскочил. Высунувшийся шофер с сигаретой в зубах блеснул на него яростно глазами, хотел, видно, сказать что-то напутственное, но увидел церковь, выплюнул сигарету и рванул с места.
Отец Кирилл оторопело смотрел на него через калитку и женщина с ним руки прижала к груди.
- Отец Кирилл... - бормотнул Лев Ильич, подходя и берясь за ограду с этой стороны.
- Что вы, милый, разве можно так, - сокрушенно сказал отец Кирилл, торопливо проходя в калитку. Он даже покраснел от волнения.
Лев Ильич шагнул к нему, тот поднял было руку, готовясь его благословить, но Лев Ильич отшатнулся. Отец Кирилл на него остро глянул и опустил руку.
- Простите, - сказал он своей собеседнице, все еще со страхом глядевшей на Льва Ильича большими прекрасными глазами. - Мы обо всем договорились. Я все-все сделаю.
- Да, очень вас прошу, батюшка, - оторвала она, наконец, глаза от Льва Ильича, - главное ваше письмо и ваши молитвы. Сами мы просто ничего не можем, не знаем, как ей помочь...
Отец Кирилл благословил ее, она поцеловала ему руку, перекрестилась, оборотясь на церковь, и пошла, посмотрев еще раз на Льва Ильича.
"Что у меня вид, что ль, такой, что на меня так смотрят?" - мелькнуло у Льва Ильича.
Отец Кирилл подошел к нему вплоть.
- Что ж вы так ходите по Москве? Разве можно?.. Вы были на службе? Народу много - я вас не разглядел...
- Я с вами должен, если у вас есть время. Я не могу на службу...
Отец Кирилл молча смотрел на него. Потом вздохнул и взял Льва Ильича за локоть.
- Пойдемте... - сказал он. - Давайте погуляем, как тот раз. Я люблю пешком, а сегодня к тому же погода...
Они двинулись по переулку, вышли на улицу, Лев Ильич уже и не смотрел по сторонам.
- Вот вам история, - говорил отец Кирилл. - Была у меня прихожанка, такая хорошая женщина, энергия в ней - прямо турбину можно вращать. Каким-то старушкам помогала, за чужими детьми ухаживала, на работу устраивала людей, пороги для них обивала, доставала книги - а дел таких не переделать. Все у нее кипело в руках, да и редко, чтоб службу пропустила - всегда в храме. И вот, представьте, несчастье: сын - шофер-таксист - сбил человека, женщину, насмерть. Ну виноват-не виноват, а у него еще неприятности были в парке, верующий, между прочим, ходил ко мне. Известно было про это. Тем более смертельный случай. Получил три года. Она за ним уехала и - сломалась женщина. Эта вот - оттуда дама, со мной сейчас разговаривала - из Новосибирска, тоже была моя прихожанка, лет пять как туда переехала. Доктор наук, между прочим, биолог. Я ей написал, чтоб она помогла устроиться, ну и прочее. Лагерь там недалеко, где он отбывает. Они сначала, словно бы, подружились - эти две женщины. Но ту, представляете, как подменили. Как собственное несчастье ее коснулось, она ни о чем больше думать не может: ну за что это ей, ему - сыну? Как Бог допустил, почему такая несправедливость? Во всем усомнилась, всех вокруг обвиняет - злоба проснулась - ко всем, потому что всем хорошо, а ей, сыну плохо. Эта вот приехала, рассказывает: опустилась, по начальству ходит, винится, от Христа отрекается, прямо бесноватая: "Почему со мной, с ним, почему у других все хорошо, я ведь и то, и то делала, никогда никому не усчитывала, все для других... Почему?.." Вот вам любовь, а вернее, ее оборотная сторона, когда она всего лишь занята своим, когда обращена только внутрь, а не вовне. Эта вот женщина просто в растерянности, не осуждает, разумеется - кто кого в чем осудит, обязательно в те же тяжкие грехи впадает но что делать, чем помочь, гибнет человек...
- Это мне понятно, - сказал Лев Ильич, - это такое испытание - на этом Иов сорвался. Только... кто испытывает, вот бы чего узнать, а, отец Кирилл?
- То есть, как - кто?
- Бог или... Мне вот сегодня примерещилось. Так стал вспоминать, кто меня привел к крещению, да что потом и по сей день с этим получается усомнишься... То есть я себя не сравниваю - не только с той, библейской историей, но и с этой... вашей прихожанкой. Им, может, и есть на чем споткнуться - благочестие, добро... Но действительно, если подходить с человеческими мерками - за что такая несправедливость? Другое дело, что это нам недоступно, и справедливость там иная, про которую мы не можем понимать. Но по человечеству это так понятно, даже примитивно. Но меня-то зачем Богу испытывать - что я, праведник, что ли? Верно тот, в моем бреду сказал: он, мол, и так в моих руках, зачем даром время тратить...
- Вон вы уж до чего добрались.
- Добрался, отец Кирилл. Видите, стою против церкви, гуляю, всю службу отходил, а зайти боюсь.
- Куда ж вам тогда, если не в храм. К кому...
- А могу, а есть у меня на то право, или это будет еще одно... богохульство?
- Ну в силах ли вы, Лев Ильич, вообразить себе грех, который бы превысил милосердие Божие, Спасителя, за нас за всех - со всем, что в нас есть, распятого? Как в нас во всех еще мало любви к Богу и веры...
- В ком во всех?
- Во мне, скажем, зачем, действительно, про всех говорить... Я, помнится, вам рассказывал, как меня Фермор с Машей разыскали?.. Мы вчера ведь похоронили Алексея Михайловича. Как сказал, что поста не переживет, так и вышло.
- Я был вчера у Маши. Она мне говорила.
- Были? - остро глянул на него из-под шляпы отец Кирилл. - Да... спокойно умер, как христианин. У всех просил прощения. Вас, между прочим, вспомнил, велел кланяться. Не забуду, говорит, как он здесь смотрел на картину, есть, мол, в России люди, которым все это нужно, значит, не зря все...
- Видите как, - сказал, не глядя на него, Лев Ильич, - а я и на похороны не пошел, хотя знал...
- Сейчас поеду к Ларисе Алексеевне. Вот кому трудно будет. Вчера-то еще что - возбуждена, люди. И сегодня еще. А через неделю... Давайте как-нибудь заглянем, она совсем одинокий человек. Одна. Ну да Господь милостив... Я начал вам про себя... Думаете, моя история тем и кончилась? Что вы! Фермор устроил меня в семинарию, несколько месяцев проходит - умирает одна девушка, подружка, еще по Ваганьковскому. Ну оттуда, одним словом, где моя пропащая жизнь началась было. Вместе мы с ней туда попали - дети, а уж какая была испорченность. Первая моя любовь, и такая она была исковерканная. Но любовь все равно любовь, как ты ее не вырядишь - хоть красиво, хоть омерзительно. Там грубость наружная, то есть, как у нас тогда полагалось, а под этим все то же настоящее... Такая девочка - с наколками, с фиксой, а душа все та же христианка. Ну а когда мне Маша все объяснила - мы на кладбище сидели, в дальнем углу, у меня там лаз был свой, про него и Федор Иваныч не знал. Я тогда обо всем забыл - стал другим человеком. И про Катю эту, и про Федора Иваныча - все-все позабыл, передо мной только мать стояла, какую ее Алексей Михайлович видел последний раз в камере... И вот сообщили, уже в семинарию, что умерла Катя: простудилась, грипп - в неделю ее не стало. А я ничего про это, конечно, не знал - ну что больна и прочее. А то, что моя вина, так сразу и понял: оставил ее, бросил, собой занимался, а тут еще Дуся, уже она для меня свет в окошке, неизбывная вина. И вот, представьте, приезжаю на похороны, в крематории ее сжигали. Мать стоит, отца у нее, кажется, и вовсе не было, не помню, еще кто-то, наши ребята... А я всю дорогу от Загорска молился, да и тут. Гляжу на нее с цветочками на груди, на мать, рядом плачущую, вроде не в себе...Еще помолился, перекрестился да и закричал на весь крематорий: "Катя, иди вон!.." Они все от меня в ужасе отпрянули, а я тоже вне себя - кричу, кулаками размахиваю. Хорошо, ребята меня не оставили, скрутили и вытащили оттуда. Не сразу опомнился. Маша, кстати, меня и приводила в чувства... Удивительная женщина, вы ее держитесь. На сколько она меня - да чуть постарше, а сколько в ней ненавязчивой душевной мудрости, внутреннего такта, а ведь сразу и не скажешь...
- Да, - отозвался Лев Ильич и совсем голову опустил. - Я вчера ее портрет видел.
- Фермора? Замечательный портрет, она его все на шкаф прячет. Значит, сняла?
- Я попросил. Не похожа, говорит.
- Трудно даже понять... что в нем, - сказал отец Кирилл. Незавершенность, нет, не определишь, - он снова остро глянул на Льва Ильича.
