Господи, напугай, но не наказывай! - Леонид Семенович Махлис
— Мне очень жаль, Леонид Семенович, что мы с вами разминулись. — Сказала она. — Вы могли бы приехать ко мне завтра часа в два? Хочу пригласить вас на дневной спектакль, который я объявляю… в вашу честь.
Мы провели пару часов в хорошо знакомом мне кабинете, где почти все осталось, как при Анне Владимировне. Покосившиеся картины, старинная мебель со следами птичьего помета, труднопереносимый дух. В центре композиции — свободно гуляющий гигантский попугай с ослепительным опереньем и размахом крыльев, как у белоголового орлана.
Снова в кабинете В. Дурова. С Натальей Юрьевной Дуровой и ее подопечным
Потом подземными норами она провела меня в новое здание театра. Зал заполнен до отказа. Малыши, мамы, бабушки. Полностью затемненная сцена отделена от просцениума крупноячеистым, наподобие рыболовной сети, занавесом, а от зала — узким бассейном. Должно быть, для морских львов. Под аплодисменты в скользящем луче юпитера на сцену поднимается Наталья Юрьевна в черном панбархате и контрастном макияже.
— Здравствуйте, дети! Сегодня вам очень повезло, потому что у нас нынче особый день и особый спектакль. И главное — особый гость. А знаете, дети, чем этот гость мне дорог? Не только тем, что он работает на Радио Свобода — самом известном и самом правдивом в мире радио, но и тем, что когда-то работал у нас, в «Уголке дедушки Дурова». Наш гость уже два десятилетия живет в Германии. И вот, вернувшись в Москву, он первым делом пришел к нам, чтобы побыть с вами и подышать вместе с вами этим воздухом. Давайте поприветствуем нашего гостя.
По призывному жесту знаменитой дрессировщицы, я вышел на подмостки и «надел» счастливую улыбку. Приветствуя зрителей, я думал лишь о том, что хорошо бы сейчас прислониться к дверному косяку, чтобы не рухнуть в пустой бассейн. Я не преминул бы это сделать, если бы не парализующий луч юпитера. На всякий случай, я попятился к сцене, едва не запутавшись в сетях, из-за которых пёр тяжелый дух циркового закулисья. Справиться с ним мне помог запах французских духов, которыми был пропитан панбархат артистки. Наталья Юрьевна напомнила дошколятам о том, в какое трудное время мы живем, во что превратился рубль и что преодолеть невзгоды можно только, творя добро, посланником которого является ее сегодняшний гость.
Из наставленного на меня «сумрака ночи» раздался детский плач.
И тут я окончательно и бесповоротно оцепенел, почувствовав чье-то бесцеремонное прикосновение к моему телу сзади пониже пиджака. Я оглянулся — тот же дырявый занавес, за которым та же темь. Продолжая глупо улыбаться, я перевел взгляд на Дурову, невольно прикидывая на глаз разделяющую нас дистанцию (прости меня, Авве Отче!). Наталья Юрьевна ответила лучезарной улыбкой. Второе прикосновение закончилось легким толчком, и я сделал едва не ставший роковым вынужденный шаг вперед, затормозив на самой кромке пропасти. Финальную часть репризы я не услышал, погруженный в сумбурные раздумья о привидениях «Уголка дедушки Дурова»: не иначе, как неотмщенный и потому распоясавшийся дух парторга Владимирова, наконец, добрался до своей жертвы. На этот раз он доведет дело до логического конца. В полном смятении я доковылял до отведенного мне кресла во втором ряду. Дурова, как сказочная фея, взмахнула рукой, и по обе стороны занавеса вспыхнул яркий свет. Прозрачный занавес оставался опущенным, а за ним под рукоплескания зала мирно и безучастно прогуливались… три тощие тигрицы. Это они, а никакой не Владимиров, минуту назад подходили ко мне знакомиться. Я присоединился к аплодисментам — лучший способ сдержать дрожь в конечностях.
Прощаясь, Наталья Юрьевна преподнесла мне номер циркового издания «Арена» с ее статьей и автографом: «Леониду Семеновичу Махлису, с радостью и уважением за память о клочке земли дуровской, которая вошла в его жизнь как вершина карьеры! Наталья Дурова. 1993 г.».
И то правда! Откажись я в свое время от университетского образования — так и прозябал бы в ЦК КПСС.
ВХОД — РУБЛЬ, ВЫХОД — ДВА
Вышвырнутые с работы подаванты решали дополнительную проблему — легализации собственного существования. Ученые степени и звания, исключительность дарования и даже инвалидность не освобождали от преследования по статье о тунеядстве. Так на рынке труда появились дефицитные «должности» — вахтера, лифтера, ночного сторожа и другие, связанные со сменной работой «сутки через трое». Синекуру подмяли кандидаты и доктора наук. После получения визы ученые мужи передавали свои каптерки титулованным коллегам. Мне не удалось добыть привилегированное место под луной и пришлось довольствоваться «должностью» разнорабочего в булочной.
Я сидел у распахнутой деревянной ставни на полу «моей» точки Мосхлебторга на Серпуховке и штудировал учебник иврита «Элеф милим». Неохватные деревянные лотки с калорийными булочками источали блаженный аромат. Булочки осыпались арахисом и изюмом, которые я старательно выгребал в нарушение всех санитарных норм. Так протекали бесценные минуты между рейсами хлебных фургонов, тех самых, в которых в сталинское лихолетье «врагов народа» возили на расстрел. Фургоны утыкались задом в окно, закрывая собой и без того жалкий вид, и я принимался таскать неподъемные лотки с обдирным, рижским, бородинским и прочими сдобами, рассовывая их по стеллажам. Через полчаса фургон уезжал на другую точку, а я, отдуваясь и стряхивая с себя ароматные крошки, возвращался на свое место. Ивритские слова поразительно легко и прочно укладывались в голове, хотя иностранные языки не были моим сильным местом. Хлеб — это ле́хем. Значит, пекарня — что-нибудь вроде «бейт лехем» — дом хлеба по образцу «бейт кнессет» (дом собраний, синагога) или «бейт сейфер» (дом книги — школа). Но меня ждет разочарование — Бейт Лехем — это ивритское название Вифлеема. Учебник я предусмотрительно (школа Деготя) обернул в «Правду», чтобы не дразнить гусей. Но вот одна гусыня, продавщица Шура, забежавшая в подсобку поправить спустившийся чулок, сунула-таки клюв в книгу:
— Ой, что это ты читаешь такое мудреное?
— Это хинди, — отвечаю. — Индусов видела? Они ходят в чалмах и говорят на этом языке.
— Да ну! Как же это они читают? Да разве такое можно запомнить?
— Можно, — говорю, — если очень сосредоточиться. И вообще индусы очень способные.
— Ну да, это мы — темные. Вот и мой старшой тоже поступил в пищевой техникум, да где ему — вчера отчислили. Теперь ему одна дорога — разгружать хлебные фургоны.
Я проглотил «комплимент», заел его горстью арахиса и потащился к окну, услышав хрюканье мотора. Но вместо фургона во двор въехала коричневая волга. К ставням с застенчивой
