Господи, напугай, но не наказывай! - Леонид Семенович Махлис
— Вы — Махлис, я не ошибся?
Определенно не гэбэшник, эти не ошибаются в идентификации собеседников, да и машины предпочитают других оттенков. А ко мне обращаются — «Леонид» и на ты. Это из-за них я возненавидел свое имя.
— Меня к вам послал Ш. за консультацией и помощью. Вы понимаете, какую помощь я имею в виду?
— Не совсем, — промямлил я, чтобы выиграть время (дался мне этот выигрыш) и получше оценить визитера — а что, если провокация? Вот вражина! — Как видите, моя адвокатская канцелярия и богатое убранство рабочего кабинета, — я кивнул на ржавые засовы, свисающие вдоль ставен, — свидетельствуют о том, что я сам нуждаюсь в помощи.
— Леня (можно я буду вас так называть?), — вы не бойтесь меня, я — порядочный человек. К тому же я о вас много знаю, вы в отказе, о вас каждый вечер говорит Голос Израиля, в один прекрасный день вас выпустят, и тогда, кто знает, может, и я смогу быть для вас полезен, у меня есть деньги, я прекрасно зарабатываю. Я — музыкант. Хотите, я подарю вам мою пластинку?
Просителя звали Семен Трубашник. Он с женой и дочкой решил попытать счастья за границей, но не знал, с чего начать. К тому же он был членом партии.
— Вы понимаете, что меня ждет?
— Пышное партсобрание, пару месяцев в роли солиста погрузочно-разгрузочного жанра, выездная виза и неверное еврейское счастье.
— Ваши слова да Богу в уши. Но я не выдержу партпогрома. Я хочу уехать тихо. Я не герой. Я просто хочу жить по-человечески. У меня подрастает дочка. Что ее ждет? Влюбится в какого-нибудь офицера, который увезет ее на Курилы, и поминай как звали. Я не хочу, чтобы мою дочь е*ал какой-то советский офицеришка. Ш. сказал, что вы придумали какой-то трюк, чтобы все устраивалось без лишнего шума. Понимаете, я ведь не рядовой оркестрант, солист кондрашинского оркестра, меня все знают.
Во двор протиснулся очередной фургон, и прием посетителей пришлось сворачивать. Мы договорились о встрече. Солист вложил в наше рукопожатие глубокое крещендо:
— Я готов сделать для вас все, что хотите. Вы найдете во мне друга на всю жизнь. — Мне показалось, что за золотой оправой блеснула платиновая слеза.
В райкоме партии все было чинно — стучали машинистки, из двери в дверь сновали гладко выбритые люди в галстуках, шелестели бумажками, щелкали застежками портфелей. Мы разыскали окошко отдела учета. Семен просунул заготовленное мной заявление: «…Прошу снять меня с учета в связи с предстоящим отъездом за границу…»
— А почему бы вам просто не оставить билет у парторга? — резонно удивилась партийная фея.
Ну нет, голуба, этот вариант входил в домашнее задание.
— Видите ли, это у нас принято во время гастролей, а у меня частная поездка.
— Ну что ж, вам же больше хлопот.
Процедура длилась не больше 10 минут. Надо было заприходовать документ, разнести номер по отчетным реестрам и отстучать справку: «Выдана тов. Имярек в том, что он снят с партучета… Партбилет сдан в сектор учета. Инспектор Тютькина». Подпись, печать.
Семен долго вертел бумажку, прежде чем повернуть ключ зажигания.
— Если из этого что-нибудь получится, ты — гений.
— Не боись. Ты у меня третий. До сих пор номер проходил.
— Они что все идиоты?
— Не забудь — за характеристикой обращайся не к парторгу, а к директору. Это их окончательно запутает.
Директор в полной растерянности побежал в партком. Партийный начальник вызвал Трубашника:
— Я завтра же проведу партсобрание. Этот день запомнится вам на всю жизнь.
— При чем тут партсобрание? Я — беспартийный.
— Ты что несешь? — в бешенстве парторг не заметил, как перешел на ты. — На прошлой неделе собирали взносы. Вот ведомость.
— Так это на прошлой неделе. А со вчерашнего дня… Вот справка.
Парторг долго стучал карандашом по зеленому сукну.
— Ну что ж, ловко ты все устроил. Только не пожалеть бы. Назад пути не будет.
Вызвал председателя месткома:
— Подготовьте характеристику на этого… этого… — Не найдя подходящего слова, он махнул рукой и зашагал прочь.
Вечером Сеня приехал ко мне со всем семейством, с цветами и дорогим коньяком. Долго тискал меня в объятиях и поцелуях и снова клялся в верности до гробовой доски. Предлагал 1000 рублей на выезд. — Сможешь — отдашь, не сможешь — не надо. (Больше, правда, не вспомнил. Понял, что погорячился).
— Ленька, ты понимаешь, что ты для меня сделал? Ты спас меня от верного инфаркта. Но признайся, как ты до такого додумался?
— Ну хорошо, обезоружусь перед партией. Аналогичный случай был у нас в Одессе. Точней, во Львове.
И я открыл гобоисту семейную тайну о том, как моя бабушка Рива Зельмановна, она же — Клара Захаровна Кривонос рассталась со своим покрытым революционной славой партбилетом, а заодно и с персональной пенсией.
ПРОЩАНИЕ В ШКАФУ
— «Сторож, сколько ночи?»
— «Приближается утро, но еще ночь».
(Исайя, 21:11).
Субботний променад на Архипова. Группа отказников обменивается новостями. От нее отделяется человек с бородой и «бороздой» — глубокими вертикальными складками вдоль впалых щек. Широко улыбаясь, он приветствует меня ритуальным жестом — прикрывая рукой один глаз, как бы отдавая честь израильскому полководцу Моше Даяну. Для нас — фига в кармане. Но для посвященных из конспирологов — прямое доказательство нашего беззаветного служения иллюминатам, сатане и мировому закулисью. Ведь этот жест с давних пор известен им как тайный знак Люцифера — «лучезарная дельта».
— Ну, наконец-то. Боялся, что ты не придешь.
— Правильно, что боялся. Я вступил в секту абсентеистов седьмого дня.
— Принес текст?
Это — непоколебимо сдержанный, но неудержимо азартный Иосиф Бегун. Он — рожден для борьбы, как птица для полета. Его профессия — самолетостроение со всеми вытекающими бонусами — секретность, режимность и т. п. Даже при самом благоприятном развитии событий его шансы на выезд близки к нулю. Новая жизнь полна риска. Ему еще нет сорока и он пока не знает, что дорога ему ляжет не на Ближний Восток, а на Дальний, на Колыму. И, увы, не туристом. Неделей раньше мы договорились, что я составлю открытое письмо протеста в редакцию «Литературки». Повод — публикация 7 июля 1971 г. погромной статьи Антонова и Катина «Утрите слезы, господа», состряпанной по следам «самолетных» процессов. Правозащитный пафос этого письма я подкреплял цитатами из свежего переиздания книги Сильвы Капутикян «Караваны еще в пути»
