Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
– Мама!
– Да, мой милый.
– Мама, я тебя люблю.
– Я знаю. – И снова она улыбнулась одними глазами. – И я тоже тебя люблю. Очень-очень.
– Именно это ты сказала в замке, когда отчитала меня за монсеньора архиепископа.
– Пожалуйста, не разговаривай, не трать силы.
– Ну, совсем немножко… Мне совсем не больно говорить… Помнишь ту книгу «Антология японской гравюры»? Непременно сохрани ее. И еще насчет моих картин… Ты видела лишь несколько из них, но поверь мне, в них нет ничего неприличного и постыдного. Они правдивы, а правда иногда бывает весьма неприглядна… Доверься Морису, пусть он сам позаботится обо всем. Он знает, что делать, он все понимает…
Сотни картин! Бесчисленное множество рисунков, акварелей, литографий, набросков углем и тушью… Нет, что бы о нем ни говорили, если, конечно, кому-то до него вообще еще есть дело, но в безделье его упрекнуть невозможно… И все это только лишний раз доказывает, чего человек может добиться, располагая достаточным количеством свободного времени – когда у него в распоряжении есть недели, месяцы, годы…
– Мама!
Анри видел, как она снова прижала палец к губам, и, как когда-то в далеком детстве, жалобно заныл:
– Ну, совсем немножко… Можно я еще немножко поговорю… А потом перестану. Вот разве ты в детстве всегда была послушной?
Графиня опустила вязанье на колени.
– Нет, не всегда. Я тоже совершала глупости. Все дети этим грешат. А теперь постарайся уснуть, мой милый.
Анри закрыл глаза и внезапно снова перенесся в Аркашон, и Мириам стояла на причале, махая ему. Уже, наверное, сотни раз его воображение рисовало одну и ту же картину. Но еще никогда она не казалась такой реальной. Он мог слышать плеск волн, разбивающихся о лодку, ощущал горячее дыхание летнего утра. И впервые не чувствовал ни печали, ни тоски, ни сожаления. Сердце его наконец-то успокоилось.
В дверь постучали.
– Телеграмма, госпожа графиня, – прошептал Жозеф.
– Что там? – подал с кровати голос Анри. – Телеграмма? От отца?
Он видел, как поспешно его мать вскрыла конверт и разочарованно покачала головой:
– Нет, Анри. Это от Мориса. Прочесть тебе?
Она придвинула кресло ближе к кровати, так что их лица оказались совсем близко. И начала читать:
– «Правительство только что приняло коллекцию Камондо в Лувр. Ты в Лувре, Анри…»
– Лувр? – ахнул он. – Там так и написано: «Лувр»?
Внезапно графиня безутешно расплакалась, склоняясь к нему, покрывая поцелуями его лицо.
– О, мой мальчик, я должна была догадаться… я не знала… я так рада за тебя… так рада…
– Ты гордишься мною, мама?
– Да, Рири. Я очень, очень горжусь тобой…
– Ведь Лувр – это даже лучше, чем Салон, правда? О, мамочка, если бы ты только знала, как мне хотелось показать тебе моего «Икара». Но это достойная замена, правда? Ведь Лувр…
Его голос сорвался, превращаясь в гортанное клокотание. Губы все еще шевелились, но говорить он уже больше не мог.
Уже почти совсем рассвело, а отец до сих пор не приехал. Жозеф, склонив голову, стоял у окна. Аннет опустилась на колени перед кроватью и тихо плакала, что-то бормоча себе под нос и прижимая к губам четки. Мать тоже была здесь. Она склонилась над ним, вытирала пот у него со лба, приговаривая шепотом, как когда-то в далеком детстве…
– Еще немного, мой маленький… Еще немного… Скоро он будет здесь… Держись, Рири… Будь сильным…
Так вот оно каково, умирать. Легкие судорожно втягивают в себя воздух, а затем с хрипением выпускают его, а мозг четко сознает, что обречен, оказавшись в западне у гибнущего тела… Однажды во время переправы через Ла-Манш ему уже довелось испытать похожее ощущение подъема и падения, когда палуба внезапно поднимается под ногами, как будто корабль вот-вот оторвется от воды и взмоет вверх, отчего возникает иллюзия свободного полета. На несколько секунд судно зависает на гребне волны, дрожа всем корпусом, от носа до кормы, а вынырнувший из воды винт работает на холостом ходу, разбрасывая пену. А затем с натужным рокотом вся махина стремительно обрушивается вниз.
Находящийся при смерти человек чувствует нечто подобное. Воздух врывается в легкие, и возникает ощущение подъема. А затем он выходит, и кажется, что ты проваливаешься в бездну.
«Скорее, папа, ну, скорее же!..» Еще немного… Еще один вдох. «Подожди, смерть, подожди еще совсем немножко! Я ведь и так пожил совсем мало, не правда ли?»
Сквозь собственное тяжелое дыхание он слышал утреннюю молитву к Пресвятой Богородице, крик петуха… Зарождался новый день – погожий сентябрьский денек, теплый и ясный. И немного грустный, несущий дыхание осени.
Его глаза закрылись, рассудок помутился. На мгновение он перестал дышать, чувствуя, как проваливается в темную бездонную яму. Но затем его сердце снова дрогнуло, а воздух с шумом ворвался в легкие через сдавленное удушьем горло.
– Держись, мальчик мой… Еще немного, Рири, ну, пожалуйста… Скоро… Уже совсем скоро…
Голос матери казался далеким, неясным бормотанием.
Дышать, надо дышать. Ради мамы… Еще вдох. Ради нее…
«Подожди, смерть, подожди еще немного!»
С улицы донесся шум.
Анри видел, как на лице матери застыло выражение мучительного ожидания. Раздался знакомый скрип ворот, сопровождаемый крещендо стука конских копыт.
Отец! Наконец-то он приехал…
Это в его духе – примчаться вот так, верхом! Скорее всего, он сошел с экспресса в Бордо и вместо того, чтобы дожидаться местного поезда, нанял – или купил, а то и
