Почтальонша - Франческа Джанноне
Анна присела на краешек стула и почти с благоговейным трепетом начала перебирать вещи на столе: позолоченную перьевую ручку и роман, о котором она никогда прежде не слышала. На обложке было написано – «Отцы и дети» Ивана Сергеевича Тургенева. Еще один русский, с нежностью подумала она. Рядом лежала раскрытая тетрадь с заметками и выписками, сделанными аккуратным изящным почерком. Анна подалась вперед, вчитываясь во фразы, которые Антонио, должно быть, переписал из романа: «Нигилист – это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип». И чуть ниже: «Они молчали оба; но именно в том, как они молчали, как они сидели рядом, сказывалось доверчивое сближение».
Затем ее взгляд упал на черно-белое фото в серебряной рамке. Анна придвинула его к себе: на снимке маленькие Карло и Антонио были одеты как настоящие франты. Она улыбнулась, прижав руку к сердцу. Антонио на фото был серьезен и сдержан, а Карло, пристроившись рядом, корчил фотографу озорную гримасу. С тех пор ничего не изменилось, с улыбкой подумала Анна.
* * *
Однажды утром, когда Анна читала вслух «Грозовой перевал», Агата вдруг перебила ее:
– Что случилось с Клаудией? – спросила она.
Анна почувствовала, как ком подступил к горлу. Она оторвалась от страницы и несколько мгновений молча смотрела на невестку. Потом закрыла книгу и ответила бесцветным голосом:
– Она умерла во сне. Необъяснимая смерть, как сказал врач. – Агата приподнялась и села в постели, сцепив пальцы, а Анна продолжала: – Накануне вечером она была совершенно здорова… Я искупала ее, мы играли с мыльными пузырями. Я спела колыбельную, и она спокойно заснула в своей кроватке, укрытая розовым шерстяным одеяльцем. А наутро не проснулась.
Анна подняла глаза к потолку, сдерживая слезы. Она не стала рассказывать, как долго винила себя, считая, что дочь умерла по ее недосмотру. Как прокручивала в голове каждую минуту того вечера, как путались реальность и домыслы, окутывая разум непроницаемым туманом. Может, вода для купания была слишком горячей или слишком холодной? Да нет же, она точно помнила, как проверяла температуру локтем. Вдруг Клаудия не срыгнула после последнего кормления? Кажется, все-таки срыгнула. Или, может, ударилась головкой, а Анна не заметила? Но в тот день малышка не плакала и не капризничала…
– Бедная малышка, – прошептала Агата, накрыв руку Анны своей ладонью. – Теперь нас с тобой объединяет общее горе.
Анна открыла было рот, чтобы возразить, но промолчала.
* * *
В начале января прибыла партия из сорока тысяч виноградных саженцев, заказанных Карло: тридцать пять тысяч сорта «ниуру мару» и пять тысяч «мальвазия нера» из окрестностей Бриндизи. Шпалеры для лоз были уже готовы – их установили в точности по указаниям дона Чиччо.
Когда Карло впервые привел старика осмотреть земли, на следующий день после памятного визита, дон Чиччо упер руки в бока и обвел взглядом горизонт. Потом начал вещать. Прежде всего, объяснил он, нужно распланировать посадки. Если все сделать правильно, можно высадить до четырех тысяч лоз на гектар. Расстояние между рядами должно быть не меньше двух с половиной метров, от силы – три. Дон Чиччо отмерил три широких шага, показывая, как это должно выглядеть. Но когда он увидел, что Карло с усердием прилежного ученика записывает каждое его слово в блокнот в черной обложке, дон Чиччо лишь усмехнулся:
– И чего ты там строчишь? Я сам пришлю тебе опытных работников, они уже знают, что к чему.
Так Карло нанял два десятка крестьян, большинство из которых когда-то работали на дона Чиччо. Видно было, что тяжелый труд им не в новинку. Меньше чем за два месяца они размерили и разбили участки, установили деревянные столбы и натянули проволоку. Тем временем Карло заказал табличку с надписью «Винодельня Греко». Поручил работу «художнику по вывескам», державшему крохотную лавчонку в самом сердце Лечче. Изящные наклонные буквы были выведены белой краской на дощечке из оливкового дерева. Когда Карло с гордостью продемонстрировал табличку дону Чиччо, тот скривился:
– Ни к чему эта мишура.
Карло немного расстроился, но спорить не стал.
После того, как партии саженцев доставили на больших телегах, наконец-то началась посадка. Дон Чиччо четко обозначил: лучшее время высаживать виноград – между осенью и концом зимы, в период покоя лозы. В эти дни он каждое утро являлся на виноградник проверить, как идут дела. Ведь это был самый ответственный этап. Дон Чиччо вышагивал между рядами, заложив руки за спину и зорко оглядываясь по сторонам. Время от времени он останавливался и распекал кого-нибудь из работников:
– Нет, эта яма никуда не годится! Минимум полметра в ширину.
– Так тут и есть полметра, – возражали ему.
– А ну-ка измерьте. Мне на глаз кажется, тут и тридцати пяти сантиметров не будет.
И всякий раз работникам приходилось признавать его правоту. Карло ходил за ним по пятам, стараясь перенять как можно больше. Правда, уже без блокнота. И вот теперь, когда с саженцами было покончено, дон Чиччо окинул виноградник удовлетворенным взглядом:
– Ежели все пойдет как надо, года через два увидишь первые гроздья. Максимум – через три.
– Как это – через три года? – изумился Карло. – Так долго? Я-то думал, первый урожай соберем уже на следующий год…
Дон Чиччо расхохотался от души:
– Ага, на следующий год, как же! Придержи коней. Тут терпение нужно. Саженцы должны пройти свой цикл, превратиться в ту лозу, какую ты себе вообразил. Тебе всегда подавай все и сразу…
Карло бросил на него уязвленный взгляд, но пришлось смолчать и проглотить недовольство. Он зависел от дона Чиччо, и пока что надо было держать язык за зубами. Хотя, конечно, его менторский тон начинал порядком утомлять.
– Сейчас надо дать им расти свободно, не вмешиваясь, – продолжал проповедовать дон Чиччо. – О первой обрезке поговорим следующей зимой. А ты пока думай, как винодельню отстроить.
* * *
Кармела проснулась от холода. Поежившись, она повернулась на бок и подышала на озябшие руки. Рядом Никола спал глубоким сном, судя по тяжелому хриплому дыханию. Кармела нащупала на тумбочке будильник и повернула его циферблатом к себе. Семь утра, а звонок заведен только на восемь. Нет уж, подумала она, больше все равно не усну. Лучше пораньше приняться за работу – дел невпроворот. Не счесть пальто, которые нужно подлатать или ушить: ведь они переходят от отца к сыну. А еще фланелевые брюки с истрепанными кромками. Шерстяные платья и костюмы, требующие подгонки по фигуре. Одеяла, на которых нужно заштопать прорехи. В последние недели Кармела работала без передышки. А сегодня еще предстояло лично доставить одежду синьоре Тамбурини. Настоящая морока – на дорогу туда и обратно и на примерку уйдет больше часа. Но Кармела просто не могла отказать: Тамбурини была ее самой состоятельной клиенткой. Предпочитаю мерить платья в теплой спальне, у камина, а не в сырых стенах ателье, говорила она.
Кармела умылась, оделась, побрызгала за ушами жасминовыми духами собственного изготовления (для них она замачивала лепестки в спирте, разведенном очищенной водой). Потом отправилась будить сына. Поцеловала Даниэле в лоб и велела не засыпать, а то опоздает в школу.
