Шум - Рои Хен
С годами виолончель стала домом, который она носит на спине, и вместе они прошли долгий путь. По сей день мама любит рассказывать, как маленькая Габриэла, когда на виолончели впервые порвалась струна, горько плакала и спрашивала, широко раскрыв глаза: “Что же теперь будет?”
У всех музыкантов, неважно, на чем они играют, есть целый букет одинаковых переживаний: тревожащий музыкальный пассаж, застрявший в голове, от которого невозможно избавиться, страх перед игрой в мяч – нельзя травмировать руки или пальцы – и полная потеря веры в себя, когда на “Ютубе” слышишь идеальное выступление девятилетнего музыканта из Китая.
В виолончели Габриэле нравилось все: огромная дека с двумя отверстиями для дыхания в форме буквы “f”, они так и называются – эфы, четыре струны разной толщины – до, соль, ре и ля, колки, шпиль, элегантная, растущая над низко опущенными плечами верхней деки шея – гриф, а еще спрятанная внутри маленькая палочка, похожая на косточку, которую назвали “душкой”. Душка передает звук из груди виолончели в ее желудок – из верхней деки в нижнюю и обратно. Нравилась канифоль – золотистая, медовая, оставляющая на пальцах липкую белую пудру. Но волосам из конского хвоста, натянутым на смычок, в сердце Габриэлы отведено особое место – может быть, потому что их нельзя трогать, ведь жир от пальцев может повредить их, или, как предпочитала думать она, потому что это может расстроить лошадь.
Когда она решила учить концерт Элгара, ее новая педагог по виолончели попыталась отговорить от этой идеи.
– Это его последнее произведение, – объяснила преподавательница, – оно о глубокой утрате, о чем-то, чего ты, к счастью, не знаешь и, дай бог, никогда не узнаешь.
Но Габриэла уперлась. Мама, увидев ее перед морозильником, прикладывающей к синякам на пальцах лед, настойчиво предлагала несколько дней не заниматься. Интересно, что было бы, посоветуй кто-то такое Жаклин Дю Пре или Йо Йо Ма.
Жаклин Дю Пре играет Концерт Элгара, глядя вниз, а виолончелист Йо Йо Ма, наоборот, поднимает глаза к небу. Габриэла, в отличие от обоих, играет с закрытыми глазами. Она слышит звуки еще до того, как ее пальцы их порождают. Ее позвоночник изгибается, как фа-ключ, запястья трепещут, будто маленькие зверьки, жаждущие прорваться сквозь кожу. Ей удается быть глубокой, но ненавязчивой, выразить меланхолию в музыке не растекаясь, ее игра драматична, но без пафоса. Ни один музыкальный инструмент не может рыдать, как виолончель. Даже человек не может.
С последним пиццикато в части Габриэла высоко поднимает руку, и смычок в ней выглядит как меч, готовый посвящать в рыцари. Кажется, даже у слона перехватило дыхание. Ее самый восторженный слушатель стоит рядом с ней, одетый в пижаму с кошачьими ушками и оттянутым подгузником задом. Плохая координация не позволяет его движениям стать аплодисментами. Его мама фотографирует не виолончелистку, а сына.
Музыка из динамиков и гудение торгового центра снова врываются в уши Габриэлы. Дождь на улице стих, последние капли ползут по стеклу, как секунды в огромных водяных часах.
Мужество, заставившее ее сражаться за виолончель, приведет ее и к Йонатану.
А как же клятва, которую ты только что давала? Забыть, будто и не было.
Если Бог есть – он ее поймет.
13:30–14:00 Последняя перемена
– Кто-нибудь видел Габриэлу? – Вопрос вылетает из уст юного скрипача, который недавно потребовал обращаться к нему “они”.
– Не-а. Ни ее, ни ее виолончели, – отзывается скрипачка, набивая сообщение солдату, с которым завязала виртуальное знакомство утром.
– Она вообще была сегодня в школе? – спрашивает Кинерет, откусывая от бутерброда с сыром и кетчупом.
Никто из троих не может вспомнить.
– Я позвоню ей, – говорит Кинерет.
– У тебя есть номер ее телефона? – удивляется скрипач.
– Случайно, – оправдывается Кинерет. – Ее мать как-то подвозила нас на репетицию, нужно было созваниваться.
Скрипачка понимает, что не знает, к какой именно армии принадлежит солдат, который пишет ей, потому что чатятся они на английском, а на фото, что он прислал, не видно ни формы, ни лица.
– Она не отвечает, – сообщает Кинерет.
– Отлично, – вскакивает из-за стола скрипач, – домой!
– Ты идиот? – спрашивает скрипачка и поправляется: – Прости, они… вы идиоты? Никто не отпустит нас домой только потому, что Габриэлы нет.
– Конечно, не отпустят, – соглашается Кинерет, – заставят работать над интонацией.
– Но это же квартет, – закипает скрипач, – а не трио! Они просто гробят тут нашу жизнь, лучшие годы!
Скрипач теряют равновесие. Стул опрокидывается, ноты разлетаются, телефон падает, тост на полу, все кричат.
“Где не хватает слов, говорит музыка”, – гласит цитата из Ганса Христиана Андерсена со стены.
Звонок!
14:00–14:45 Специальность: камерный ансамбль
Всем привет. Где Габриэла? Она опаздывает или не пришла сегодня? Почему вы на меня так смотрите?
В небе сохнущим бельем висят тучи, болезненные, пронизанные перистыми венами, они только что выплеснули на мир под собой содержимое своих кишок. Габриэла шагает вверх по улице Буграшов, мимо блестящих, вымытых дождем машин.
Левой ногой она угодила в лужу, и теперь ее сопровождает хлюпающий звук.
Жаль, что у нее нет телефона и наушников, здесь подошел бы стремительный Рахманинов или даже Шопен. Свежесть после дождя быстро улетучивается, и на лбу Габриэлы выступают капли пота. Чавкающий кед начинает раздражать. Бежать не нужно, думает она, через десять минут я буду на месте, а до конца уроков еще целых два часа.
Она пытается угадать, кто откроет ей дверь. Скорей всего, его мать. Йонатан рассказывал, что после развода квартира досталась ей и с тех пор она успела поменять там все: цвет стен, мебель, шторы и даже табличку на двери. Интересно, что там написано, просто “семья Тауб” или что-то дурацкое типа “Тут живут в свое удовольствие Йонатан, Дорит и Собака”. Дорит – мать Йонатана, а Собака – его кот. Йонатан объяснял, что дал ему такое имя, потому что “это собака в кошачьем теле. Когда я прихожу домой, он виляет хвостом, но царапается все равно как кот”, и показывал красные следы на руках. Йонатан очень любил кота-собаку, несмотря на царапины.
На двери ее квартиры разноцветными детскими каракулями накорябано “Голомб-Горен”. Голомб – это фамилия мамы, Горен – фамилия отца, а детские каракули – ее. Если бы мы поженились, думала Габриэла, у наших детей была бы тройная фамилия? Голомб-Горен-Тауб? Трио-фамилия. А как дальше у их детей? Квартет? Квинтет? Октет?
Эта мысль пугает Габриэлу, и она замедляет шаг.
Она пытается подумать о чем-то другом. Например, что будет интересно впервые войти в комнату
