Откровенные - Константин Михайлович Станюкович
Павлищев, хорошо усвоивший себе эту мораль, проповедуемую газетою своего знакомого, не раз, однако, презрительно усмехался при ее чтении. Господи! Какими вздутыми казались все эти громы! Какими пошлыми и шаблонными все эти ламентации! Как быстро редактор разжаловывал из «гениев» в «узкие умы» людей, оставляющих, по воле Провидения, власть. Какими наглыми были все эти восхваления энергии и силы разных лиц, не стеснявшихся нарушать закон!..
Приход Викентия заставил Павлищева поднять глаза.
— Одна дама очень желает видеть ваше превосходительство! — проговорил своим негромким, мягким и вкрадчивым голосом Викентий.
— Кто такая? — недовольно спросил Павлищев.
— Вот-с ихняя карточка, — продолжал, нисколько не смущаясь, камердинер, подавая на маленьком серебряном подносе визитную карточку.
Павлищев взглянул на карточку, и недовольное выражение вмиг исчезло с его красивого лица.
«Не бойсь, обрадовался!» — подумал Викентий, получивший от дамы три рубля и заранее уверенный, что визит ее будет приятен барину.
— Просите! — проговорил весело Павлищев, невольно оживляясь, поглаживая русую, подстриженную бородку своей белой, выхоленной рукой, с крупной бирюзой на мизинце, и щуря свои серые лучистые глаза. — Да, к двенадцати часам, чтобы лошадь была готова! — прибавил Павлищев, вспоминая в то же время о предстоявшем неприятном визите к Марье Евграфовне.
— Слушаю-с, — ответил Викентий и ушел приглашать даму, которая ждала в гостиной.
Через минуту в кабинет вошла Анна Аполлоновна Рогальская, та самая пикантная блондинка с пенсне на носу, которая вчера в департаменте так настойчиво просила о назначении пенсии для своей мифической сестры.
Свежая, сверкавшая белизной лица, с искусно подведенными карими глазами, в изящном черном платье, обливавшем красивые формы ее роскошного стана, с крошечной шляпкой на маленькой голове, с вьющимися у лба кудерьками белокурых волос, небольшого роста, грациозная и хорошенькая, она с самым скромным видом просительницы сделала несколько шагов к поднявшемуся к ней на встречу Павлищеву.
— Простите, ваше превосходительство. — заговорила она своим мягким, грудным контральто, — я опять к вам… Мы — женщины — упрямы, когда дело касается наших близких! — прибавила маленькая женщина, бросая на Павлищева тот детски-наивный, улыбающийся и беспомощный взгляд слабого ребенка, полный в то же время чарующей улыбки женщины, сознающей свою обворожительность, который госпожа Рогальская иногда не без успеха пускала в ход при начале своих деловых сношений с административными лицами.
— Я вижу, что вы упрямы и что, благодаря вашему упрямству, я имею удовольствие видеть вас у себя, — проговорил, стараясь быть серьезным, Павлищев и пожимая маленькую ручку в черной лайке крепче, чем бы, казалось, следовало в интересах служебного долга. — Прошу покорно присесть, вот сюда, на диван… Здесь вам будет удобнее.
И Павлищев указал на маленькую отоманку и, когда Рогальская опустилась, присел около нее, в благоразумном, однако, отдалении.
— Вы по вчерашнему делу, конечно?
— Да… Ах, если бы вы знали, как мне совестно быть такой назойливой, но…
Анна Аполлоновна не докончила и вздохнула. Вздохнул и Павлищев, любуясь хорошенькой просительницей. Вздохнул и покосил заискрившимися глазами на ее белую, словно выточенную, шейку и, все еще не теряя своего административного апломба, заметил:
— То, о чем вы просите, совершенно незаконно, Анна Аполлоновна…
— Я знаю это и прошу милости для сестры… Ее положение…
Она опять не договорила, и две-три крупных слезинки, скатившиеся по ее щекам, заставили ее вынуть батистовый платок и у тереть слезы, в то время, как в сердце ее играла надежда. Как женщина опытная, она понимала, что и это приглашение присесть на отоманку, и некоторая осовелость взгляда Павлищева, и это крепкое пожатие руки предвещают нечто утешительное.
И Анна Аполлоновна, знавшая мужчин в достаточной мере для своих двадцати семи лет, хотя и плохо знавшая законы Российской Империи, снова бросила на Павлищева такой умоляющий, полный ласки взгляд, что Павлищев невольно взял ее руку и просил успокоиться…
— Я только потому и решилась беспокоить вас, — говорила маленькая женщина, — что слышала о вашей всегдашней готовности помочь несчастным людям… Не откажите, Степан Ильич… А я буду вечно поминать вас в своих молитвах! — прибавила она и, сдернув перчатку, протянула свою белую, маленькую, тонкую руку в кольцах и крепко пожала руку Павлищеву.
«Только-то!» — подумал про себя его превосходительство, задерживая на мгновение теплую руку в своей руке и глядя на хорошенькую просительницу в упор застланными, несколько поглупевшими глазами.
Положительно эта бабенка ему нравилась. И он готов был для нее хлопотать за ее сестру…
Но вместо этого Павлищев заметил:
— К сожалению, очень трудно сделать что-нибудь для вашей сестры, Анна Аполлоновна, несмотря на искреннее желание быть чем-нибудь полезным для такой хорошенькой женщины и иметь счастье пользоваться ее молитвами…
И Павлищев поцеловал ее руку.
— Будто трудно?.. Вам? Если вы захотите? — кинула Анна Аполлоновна, бросая на Павлищева лукавый, вызывающий взгляд. — Полноте, я вам не верю. Вы просто не хотите ничего для меня сделать… Или вам мало моих молитв? — промолвила она с улыбкой, понижая голос.
— Конечно, мало, — ответил Павлищев, теряя свой серьезный вид административного авгура и делаясь похожим на шалого кота по весне.
— Вот вы какой… Чего ж вам еще?
Вместо ответа Павлищев охватил хорошенькую блондинку за талию и, прижав к себе, осыпал ее лицо и шею горячими поцелуями.
— Когда вас можно видеть? Где? Вы обворожительны, Анна Аполлоновна…
Анна Аполлоновна хорошо знала, что раньше или позже, а деловое свидание кончится подобным признанием. Немало было таких в ее практике! Но не такая она была женщина, чтобы давать свидания раньше того, как сделается дело. И она, оправив прическу и отодвигаясь от Павлищева, ответила, что муж ее ревнив, как Отелло, и что видеться с ней нельзя ранее двух-трех недель..
— Понимаю, — улыбнулся Павлищев… — Не раньше, как ваша сестра получит пенсион?
— Вы догадливы, Степан Ильич.
— Ну, так через три дня свидание за вами… И не одно… слышите ли?.. Вы совсем вскружили мне голову…
И Павлищев хотел, было, снова привлечь к себе пикантную барыньку, как послышался электрический звонок.
Он, однако, поцеловал еще раз Анну Аполлоновну и, взволнованный и красный, проводил ее до дверей кабинета…
— Фу, какой, однако, я мальчишка! — проговорил он вслух, присаживаясь к столу. — А прехорошенькая, черт ее побери! — Из-за такой женщины стоит дать пенсион вдове, которой муж даже и не служил!.. — мысленно говорил Павлищев, предвкушая заранее удовольствие новой
