Откровенные - Константин Михайлович Станюкович
Почти одновременно Марк узнал, что и Нелюбимов, тоже разыгрывавший дома примерного мужа, имеет любовницу, какую-то заезжую певичку, и тратит на нее большие деньги. Это он находил уж совсем глупым…
Когда Марк окончил гимназию и, перед отъездом в Петербург, прощался с Нелюбимовым, тот, было, предложил ему денег, но Марк наотрез отказался. У него скоплены деньги. Он не нуждается.
— А как же вы, милый человек, будете в Петербурге жить… Много ли у вас-то денег?
— Двести рублей есть.
— Ну, положим, хватит на несколько месяцев, а после?
— Заработаю. Не пропаду, не беспокойтесь! — самоуверенно отвечал молодой человек.
— Во всяком случае, если будете нуждаться, помните…
— Благодарю вас, — перебил Марк, — но надеюсь прожить и без чужой помощи.
— Эка гордыня в вас, Марк! А ведь вы не пропадете — это верно. Характер в вас есть.
И Нелюбимова очень дружелюбно рассталась с Марком и просила подавать о себе вести.
Петербург дал окончательную шлифовку почти уже готовому молодому человеку. За четыре года студенческой жизни Марк вынес не мало лишений и нужды. Жил, он, случалось, впроголодь, но не падал духом, не сделал ни копейки долга и ни разу не обращался к Нелюбимову. Он закаливал себя, надеясь вознаградить себя впоследствии сторицей. Занимался он превосходно, вел самую аскетическую жизнь и не сходился близко ни с одним из товарищей. Но за то много думал, много наблюдал, много читал и приходил мало по-помалук самым безотрадным выводам. То, что пишут в хороших книгах, может быть, и недурно, но в жизни не годится и неприложимо. Он не чувствовал склонности быть хотя бы «героем», но страдающим. Что за радость, если таких героев и прославляют после смерти, когда при жизни их только гонят и ненавидят. Благодарю покорно! Его, напротив, привлекали торжествующие «герои», которыми так богата история и которые добивались успеха только силой и неразборчивостью средств. Вот таким героем стоит быть. Из-за этого стоит жить и стоит учиться.
Так нередко мечтал студент Марк в своей крошечной комнатке на Васильевском острове, и, не смотря на голодание, чувствовал себя бодрым и довольным, ощущая в себе ту силу, которая доставит ему все, что нужно.
И проходя полуголодный по улицам, взглядывая на витрины магазинов, на роскошные экипажи, на сановников и богачей — он не завидовал и не злобствовал, а с какою-то горделивой уверенностью думал:
«Все это и у меня будет! Всего я достигну, чего захочу! Стоит только хотеть сильно и ничего не бояться. В этом вся сила!»
Действительно, у него была эта сила. Когда он кончил университет, он ни во что не верил и ничего не боялся. Культ своего «я» был его миросозерцанием, его единственной верой. Успех — какою бы то ни было ценой — его идеалом. На остальное наплевать!
Его сдержанный, холодный темперамент как нельзя более отвечал его скептическому практическому уму. Вся грязь и пакость жизни, все обиды и несправедливости, вся глупость людская — все это Марк взвешивал и оценивал, но это не трогало его сердца. Сильным — дорога, а слабым… кто же виноват, что они слабы… В этой битве жизни или будь победителем, или побежденным — выбора нет!
И Марк с каким-то снисходительным презрением человека, понявшего, какие доблести требуются в данную минуту на житейском рынке, относился к тем, не потерявшим еще стыд, брезгливым людям, которые нет, нет — да и заявят о себе. Сильных из них он считал неразумными мечтателями, непонимающими бесполезности борьбы с жизнью, а слабых — дураками, которых и жалеть не стоит.
Подобные мысли не раз приходили Марку на помощь, когда в минуты раздумья внутренний голос шептал ему совсем другие слова, но он всегда выходил победителем.
Однако, когда этот бесшабашный молодой герой вышел из университета, ему еще целый год пришлось пробиваться уроками. И только благодаря богатому железнодорожнику Трифонову, у которого Марк давал уроки, он получил казенное место. Места на частной службе Марк не хотел. Его честолюбивые мечты направлялись в другую сторону.
И Марк в скором времени обратил на себя внимание своего начальника отделения, и тот эксплуатировал его самым бессовестным образом.
Но Марк не протестовал и работал, как вол, за свои восемьсот рублей, выжидая «случая».
Предстоявшее свидание с Павлищевым являлось для Марка таким «случаем», и он надеялся воспользоваться им с блестящим успехом.
VII
В одиннадцатом часу утра на следующий день, когда Павлищев, после обычной своей ванны и тщательного туалета, свежий и румяный, гладкий и благоухающий, вышел в своем кургузом темно-синем вестоне в кабинет и подошел к письменному столу, справка об адресе Марьи Евграфовны лежала на кипе газет вместе с несколькими письмами.
Павлищев прочитал адрес, спрятал бумажку в жилетный карман, слегка поморщившись, и, взяв газеты и письма, направился в уголок кабинета, к небольшому столу, вокруг которого стояло несколько кресел, и усевшись, принялся за письма и газеты. В этом уголке он обыкновенно пил кофе и принимал приятелей и знакомых, желавших повидать Степана Ильича до службы.
В ту же минуту его камердинер, Викентий, молодой и представительный литвин, живший у Павлищева уже пятый год и в точности изучивший барина и его привычки, неслышно ступая по ковру, подал кофе, сливки и горячие тосты и, поставив поднос, проговорил:
— Изволили видеть справку?
— Видел. Спасибо.
«Верно, новая краля!» — подумал камердинер, хорошо знавший авантюры своего барина и любовь его к хорошеньким женщинам, и так же бесшумно вышел.
Пробежав письма, Павлищев принялся за кофе и стал просматривать газеты, начав, по обыкновению, с той, самой решительной и quasi-патриотической, у издателя которой он бывал на собраниях вместе с другими лицами, и где трактовались в известном духе всевозможные вопросы, касавшиеся общественных нужд России. Павлищев, конечно, очень хорошо понимал этого господина, разыгрывавшего роль влиятельного журналиста, ценил по достоинству и его богатое, разнообразное прошлое и нынешние добродетели, и все-таки считал необходимым бывать у него. Еще бы! У него бывают, к нему ездят и его нелепости и глупости слушают и не такие лица! И Павлищев, как умный человек, смеявшийся в глубине души и над проповедью обскурантизма и презиравший самого проповедника, добродетели которого ему казались более
