Песня первой любви - Евгений Анатольевич Попов
— О чем ты сейчас думаешь? — как-то спросила она.
— А? — очнулся он.
— Я спрашиваю, о чем это ты мечтаешь с блаженненькой такой физиономией?
— Я? Да. Ты угадала. Я мечтаю, — улыбаясь, сказал он. — Ты знаешь, я думаю о нас с тобой и о том новом светлом времени, которое уже не за горами. И ты знаешь, пускай это вроде бы шаблон, расхожая фраза «не за горами», но мне, знаешь, мне конкретно чудятся эти горы, эти каким-то волшебным чистым мелким лесом покрытые, изумрудные горы, за которыми — тихое светлое будущее, где нет шума, ругани, толкотни, где нет зависти и нет грязи. Где дома крыты красной черепицей, а дорожки посыпаны желтым песком. Где веранды светятся теплым светом и где мы с тобой будем ходить, взявшись за руки, — вечно юные, вечно счастливые, вечно нежные. Будем гладить тихие цветы, слушать красивую музыку и звон кедровых шишек, будем купаться в синем-синем озере…
— Так и что ты делаешь для этого нашего с тобой светлого будущего? — трясясь от злобы, спросила она.
— Почему нашего? — удивился он. — Это — для всех. Это — объективный процесс. А я лишь честно нахожусь на своем месте, честно работаю, стараюсь и в быту быть честным.
— И много ты за свою честность получаешь? — уже не владела она собой.
— А нам разве не хватает? — улыбался он. — Сытые, одетые, обутые.
И казалось, совсем не замечал ее гнева. А может, и в самом деле не замечал.
Вот она его и бросила, а Омикин сначала сильно затосковал. Он даже выпил однажды сто грамм водки, но она ему не понравилась. Он горевал недоуменно, чтение на время забросил, и телевизор у него на время потух. Он теперь сидел вечерами молчаливый и один и все перебирал — чем мог обидеть, чем не угодить.
— Мало, мало внимания уделял, — морщась, говорил он сам себе. — За книгами не разглядел живого человека.
Но как-то постепенно успокоился. Ревности он никогда не испытывал. Неизвестный военный был для него фигурой мифической. Он и в мыслях представить не мог, чтобы Люся вот так же раздевалась, все с себя снимала и ложилась рядом с чужим человеком. Это было бы чудовищно и нелепо. Он не знал этого. И постепенно у него как-то в мыслях сложилось, что все случившееся произошло понарошке, временно. А то как же иначе? С кем тогда будет он там, за горами, гулять по счастливым рощам, встречать восход, провожать закат? И постепенно сгладилась горечь, и постепенно жизнь снова возвратилась в нормальную колею.
По-прежнему мягкий и исполнительный сидел он на работе, раз в месяц ездил на могилку к родителям, похороненным за городом на дальнем кладбище Бадалык. И харчился в шашлычной. А вот это он, пожалуй, ошибочно делал. Тут есть его в чем упрекнуть. Надо было или бороться с неправильной шашлычной путем жалоб, либо все-таки преодолеть свою лень и посещать места более приличные, не так уж это и дорого, если не шиковать. И в конце концов, коли сам варить не умеешь, то брал бы хоть из ресторана на дом, что ли, разом на три дня. Знаете, как это удобно — достал кастрюлю из холодильника, разогрел на плитке — и вечно сыт.
А он в шашлычную ходил. Ходил, ходил и доходился вот до какого жуткого случая.
Как всегда была набита вечерняя шашлычная разудалыми алкашами. Омикин просмотрел на стенке меню, увидел все привычное, выбил чек в кассе, аккуратно счел сдачу — и вот он уже в поисках свободного места.
А место — где его найдешь, место? Там, под пальмой, напиток распивают, тут эти вон затеяли азартную игру в спичечный коробок — нигде нету свободного места для Омикина.
И вынужден был он поставить свой поднос с пищей на свободный край столика двух молодых людей хиппического облика, которые таинственно что-то друг другу сообщали, имея близ ног плоские черные портфели «дипломат», ставшие ныне первым и явным признаком тайного торговца товарами повышенного спроса.
— У вас не занято, молодые люди? — на всякий случай спросил Омикин.
Но они не заметили его вопроса. Они куда-то загадочно сговаривались еще идти, поэтому Омикин, разгрузив пищу, поднос унес на стол для использованных подносов, а по дороге прихватил заодно в буфете бутылочку минеральной воды «Боржоми». Что сделать стало довольно легко, потому что буфетчица продала к тому времени всю свою дневную норму дешевой красной «рассыпухи» и на зеркальных полках стоял лишь один французский коньяк, вокруг которого, как мотыльки, кружились обожженные ценой пьяницы.
Омикин выпил стакан вкусной воды и споро принялся за ужин, стараясь посильно не вслушиваться в приватный разговор худых представителей подросшего поколения, потому что разговор они вели отменно гнусный.
Один молодой человек был пошустрее и все больше склабился, а второй, такой на вид слегка туповатый, наоборот — все больше и больше в беседе хмурился, его надо было уговаривать.
— А вот мы щас как туда зарулим, сынок! — лукаво говорил разбитной молодой человек. — Ка-ак зарулим, да ка-ак закайфуем!
— Ну да, замучаешься кайф ловить, — уныло отозвался собеседник. — Пласты не сдали сёдни…
— Дак а завтра сдадим! В натуре! Чтоб я с Дровяного за Битлов, «Клуб сержанта Пэйпера», полтинник не слупил? Плохо ты меня знаешь, парень!
— Знать-то знаю, а капусты нету, так чего шевелиться? Я — джентельмен, а не кусочник-побирушка, елки!
— Да ты что? — изумился разбитной. — Ты что, Вальку-Щеку не знаешь? Да чтоб Валька мне пузырь, если при капусте, не поставила? Щека! Да ты знаешь, как Щека берет? Ну, я торчу, я торчу! — блудливо озираясь, зашептал молодой человек.
«Гадость какая, — брезгливо подумал Омикин. — Нет, что-то все-таки нужно делать с нашей молодежью. “Пласты”, “капуста” — ведь за этой внешней развинченностью и содержаньице гнилое кроется, что-то нужно делать, определенно что-то нужно делать».
— Эх, Щека! — ликуя, вскричал молодой человек. — Эх и бабенка, даром что с сорок второго года!
— А она кто? — спросил тупой молодой человек.
— Да черт ее знает кто. Муж у ней навроде есть, старый такой, навроде пахана. Вечно по командировкам шустрит.
— Подруга есть? — прямо спросил хмурый.
«Господи, гадость какая», — опять подумал Омикин и залпом выпил оставшийся боржом.
— Да, она там целую борделю развела… — все более возбуждался молодой человек. — Я их прошлый раз фотал. Хошь, покажу? Называется — одна графическая картина.
И он трясущимися руками полез в «дипломат» и вытащил оттуда черный конверт.
— Во дают! — изумился его собеседник. — Ну дают!
А одна фотография и выпала из пакета. Она упала
