Юля Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин
-Не обижайтесь на меня за то, что я не встаю с вами в очередь за ортопедическими матрасами и грантами на изучение английского. Когда будет очередь в телячий вагон, я встану вместе с вами, не скажу что радостно побегу, но, придется, никаких действий к тому, чтоб эту очередь миновать, я не предпринимаю...
- Яша! Эти мужчины - что они так орут на меня? Они обиделись? Они что евреи?
- Это не мужчины и не евреи! Это бесполое, безнациональное существо под названием СОВОК!
В общем, дурную славу снискать легко, а почет и уважение - впоследствии могущие привести меня к любви и сексу, кажется еще больше от меня отдалились с момента перехода из художниц в поэтессы.
Значит - три кита - три еврейские денежки:
Зрелища - от поглядеть на Сорок второй за 25 центов в дырочку - как ябуцца, до Бродвейских мюзиклов и Метрополитэн Оперы.
Издательства - самые крупные во всем мире.
И - шмотье, есть три места на земле откуда идет одежда - Париж, Милан и вот наш Гармент-дистрикт. Тут в Нью-Йорке работают великие дизайнеры. Тут разрабатывают фасоны и рисунки тканей, и тут же на маленьких фабричках вся эта одежда создается. А рядом - на соседних улицах - аксессуары, ювелирка, меха, кожа - все тут: Тридцатые - Сороковые улицы. Посредине Бродвей именно в этом месте он становится пресловутым - Бродвей тянется через весь Нью-Йорк, но печально известный советский телекомментатор Валентин Зорин всегда вел свои репортажи именно отсюда - с Таймс сквер и всегда начинал их словами:
- Я стою на ПРЕСЛОВУТОМ Бродвее.
Большинство фабрик - подпольные. Еврейский портной остался только в бронзе
( так они и начинали - в 1905-м году), а теперь за машинками сидят китайцы - безъязыкие, беспашпортные ребята, привезенные в трюмах.
В нашем бизнесе - текстильном, происходит вот что: верхние деньги еврейские, дальше - средний уровень, на среднем уровне вступают еще и корейцы - южные конешно, много маленьких студий принадлежит корейцам, а художники - это три вида людей: корейцы, китайцы и русские.
Все это - представители Великой китайской школы графики, из Китая она достигла ближайших соседей - Кореи и России. Японцы, конешно тоже так могут, но японцев не очень много в Нью-Йорке, им видимо и дома хорошо. Хотя все что есть - тоже в нашем текстильном деле.
Не знаю, кто первый догадался, что завозить в трюмах из Китая можно не только простой народ для швейных фабрик, но и художников, только благословляю судьбу, что так поздно догадался - успела вырастить Полю, пока еще работа наша стоила 10-15 баксов в час. Поле было уже 16, когда наша лавочка начала трещать по швам. Работы становилось все меньше и меньше, и никто не хотел платить, как следует, зачем, ведь китайцы - те, из трюмов, сделают все задешево.
Наступили дни, когда Мелисса - хозяйка стала класть грузинам по десять заданий, а нам с Иркой, по одному и ясно было, что на это не прожить и надо уходить из этого уютного места под названием "Русалочка", куда-то в большой и жесткий мир. Ирка этого мира боялась как огня, но ее жизнь миловала - она быстро и испуганно перебралась на соседнюю улицу в русскую студию, к доброй девушке Тане.
Таня - красивая деревенская девушка, тоже кончившая Муху, открыла когда-то крошечную студию на три стола, чтобы отмывать деньги своего мужа тоже красавца, казанского узбека, занявшегося в Америке - исконным ремеслом предков - он гонял по свету караваны необандероленых шелков. Таня родила прекрасному контрабандисту троих детей и вела свою студию - лениво, без энтузиазма, но все же заказы потихоньку капали. Ирка уже давно потихоньку там подрабатывала, и, поняв, что "Русалочка" медленно, но верно идет ко дну, перенесла к Тане свою кофеварку и ящик с красками.
Остальные два стола у Тани были уже заняты - армянской и грузинской девушками.
Грузинскую девушку Фену, мы с Иркой сами туда и посадили. Однажды мне позвонил Сашка Захаров - художник и радостно сообщил, что послал к нам в студию, молодую прелестную красавицу из Тбилиси.
- У вас там - грузинки, земляки, СВОИ - вот они ей и помогут. Грузины, они - не как мы, русские, они слава Богу, как вы, евреи, СВОИХ не бросают.
- Саша, ты спятил совсем, что ли? У нас работы в обрез! Мы с Иркой еле выживаем. Конешно они ей помогут - СВОЯ. Но мы то им не СВОИ - значит когото из нас, ты без работы оставил! Не евреев - мифических, а нас с Иркой твоих приятельниц. Меня вот, например - мать одиночку!
- Да я ж не знал, что у вас с работой плохо! Бляха-муха, чего делать то теперь? Позвонить, чтоб не ходила к вам?
- Поздно уже. Ничего не делать. Покорно согласиться со званием мудилы и в следующий раз думать. Не забывать, что ты не в Москве, на Грузинской, а тут, в Вашингтон Хайтс - на лесоповале.
- Прости.
- Да ладно. Примем твою грузинку. Красавица, говоришь?
- Ангел!
- Наши то - толстые...
На следующий день ангел-Феона пришла в студию. Маленькая, нарисованная тонкой кисточкой, итальянская принцесса. Грузинки взяли ее под крыло и стали обучать. Говорили они всегда целыми днями по-грузински, и нам с Иркой это нравилось, потому что непонятная речь - звучит как музыка и не отвлекает. Через три дня, эта "своя" кинулась к нам в слезах:
- Не могу тут больше! Если б вы только понимали, что они говорят целыми днями! Они говорят гадости!
- О нас?
- О вас тоже, но в основном, обо всех - обо всех знакомых! И мне тоже прямо в лицо. Они такие злые! Завистливые! Не могу здесь. Уйду я...
СВОЯ ..... В общем, мы с Иркой направили ее к Тане - учиться ремеслу, и к тому времени, когда Ирка туда перешла, добрейшая Феона уже вовсю там работала.
Место это было чудесное, спокойное, тоже с диваном, цветами и кофеварками. Теперь я приходила к Ирке туда, пить кофе и советоваться за личную жизнь.
Но мне - ничего не оставалось, как направиться на поиски работы в большой американский мир. У меня было великолепное портфолио, и брали меня повсюду - с первого интервью. Кажется, за пару месяцев я сменила пять или шесть мест.
Повсюду я теперь видела одно и тоже - ничего похожего на архитектурную мастерскую. Везде теперь были - фабрики. В огромных комнатах - стояли столы - рядами, как парты, за ними сидели китайцы и работали по 12 часов, 7 дней в неделю.
Последнее мое место называлось "Vogue" (лучше бы оно "Вок" называлось, в честь китайской сковородки, для приготовления овощей".)
Все как везде - комната, "парты", китайцы. Между ними ходит переводчик, орет на них. Кажется, что это надсмотрщик с кнутом. За соседним столом сидит старик - лет 70-и - бывший профессор Пекинской Академии Художеств графического факультета.
Когда мы приехали - детей определили в специальные классы - усиленного английского. У Поли в классе были дети из 13 стран. Она подружилась с Лидией - дочкой китайских художников. "Лидия" - это она себе сама придумала новое американское имя.
Я помню - папа Лидии рассказывал, как он учился: ничего не было - ни Академии, ни профессоров - все были сосланы в деревни на сельскохозяйственные работы. Книг - тоже не было - их сожгли. Вот там, в деревне - он прожил часть своего детства и юности. Работал в поле - с утра до ночи вместе с родителями, папой - доцентом- биологом и мамой - оперной певицей. А в соседней хижине жил профессор Пекинской Академии Художеств. И он сберег книгу! Одну - русскую. Это был русский академический учебник рисования - сталинский, со всякими передвижниками, но и с Дюрером, Рубенсом, Рембрантом. По ночам - после сельскохозяйственных работ, профессор учил папу Лидии рисовать - по этой книге.
Может это тот самый профессор и есть?
Его вызвали к начальнице - и из ее кабинета раздался дикий крик - ее и переводчика - какой то лепесток, у какой то розы - старик, вероятно, неправильно нарисовал - более крупных трагедий в нашем текстильном деле не бывает. Потом он вернулся на место. Непроницаемое плоское лицо, а руки - вот они лежат на столе и трясутся. Несколько минут, он не сможет этими руками рисовать. Этими руками он рисовал всю жизнь, а потом - пятнадцать лет рыл землю.
Он счастлив, что опять можно рисовать.
Я пытаюсь представить на его месте своего папу - выпускника графического факультета Питерской Академии - он всегда рисует - кажется каждую минуту своей жизни - в гостях, в ресторане. В метро. Просто рисует все, что видит. Одна статья о нем начиналась цитатой из него же "Мне повезло, я всю жизнь рисую!".
В Америке ему повезло - буквально через неделю, его - знаменитого художника детской книги, за ручку привели в "Новое Русское Слово" метранпажем. Потом даже вырос до старшего метранпажа. Поскольку не рисовать он не мог, то стал делать карикатуры для газеты - это был его приработок. Папа стал лицом этой газеты и фактически - ее художественным редактором (формально там была такая должность - "Арт-директор", и на ней числился сын владельца). Все это папе было не важно.
Он был счастлив, что опять можно рисовать.
Я собираю свои вещи и иду к начальнице - проститься, (это - пятое место за месяц, из которого я ухожу). Начальница, на самом деле, она владелица, но слово "начальница" к ней идеально подходит, крупная баба - светлоглазая еврейка - наверное, она была красивой, пока обжорство, пьянство и сволочизм над ней не поработали. В столе у нее всегда бутылка коньяку. Морда красная.
