Георгий Гулиа - Сказание об Омаре Хайяме

- Ну и что?

Молодой поэт прочитал еще одно четверостишие. В нем говорилось о кувшине, простом кувшине из глины. Что, казалось бы, в этом особенного? Но вот поэт, написавший эти рубаи, увидел в нем, в простом кувшине, нечто, а именно: ручки у кувшина - это руки красавицы, а сам кувшин - из сердца ее. Иными словами, красавица после смерти превратилась в прах, а из того праха гончар смастерил кувшин.

Прочитав рубаи с большим подъемом, поэт из Балха ждал, что же скажет этот непонятный Омар Хайям в образе хакима.

А хаким неожиданно встал, взял за плечи молодого человека и повел его наверх, на крышу обсерватории, Они подымались по крутой винтообразной лестнице, освещенной светом, который лился из небольших стрельчатых окон.

Они ступили на крышу словно бы в новый мир: вокруг, насколько хватал глаз, простирался огромный город. Над множеством домов колыхались неверные столбы дыма, откуда-то из-за реки доносились голоса уличных торговцев и переливчатые звуки верблюжьих колокольчиков. Река Заендерунд - благодетельница крестьян шумела на перекатах, и ее блеклый изумрудный цвет по особенному сверкал на солнце Исфахана.

А вверху бездонный и бескрайний шатер неба. Он густого бирюзового цвета и, похоже, твердый, как эмаль. И даже жаркое солнце не способно лишить его яркости, голубизны.

После прохлады и полусумеречного освещения на крыше оказалось нестерпимо жарко и ослепительно бело. И весь мир оказался таким необозримым и таким поразительным, что едва ли хватило бы слов у молодого поэта, чтобы выразить всю его красоту...

Хаким подвел гостя к большой шаровидной астролябии. Снял с нее чехол, и астролябия вспыхнула подобно солнцу - до такой степени была она начищена. Ярко-желтая медь слепила глаза.

- Я и мои товарищи, - начал хаким, - каждую ночь проводим здесь по-нескольку часов. И наш глаз направлен в самую глубину небесной сферы. Мы следим за плывущими созвездиями, мы шагаем по Млечному Пути, мы наблюдаем Луну. И потом снова возвращаемся на нашу Землю и снова окунаемся в различные работы и дела. Учти, Рустам, мы это делаем каждую ночь. Ты меня понял?

- Нет, - чистосердечно признался пылкий Рустам. Хаким немножко удивился. Однако ему пришелся по душе ответ поэта из Балха. Нет ничего хуже, когда тебя не поняли, а в угоду тебе говорят "да". Хаким сказал про себя, что надо бы объяснять более вразумительно таким молодым людям, как Рустам, ибо у них самомнение преобладает над действительными знаниями. Наверное, это недостаток молодости, наверное, и сам он, хаким, таким же был в молодости...

- Я понял вот что, - сказал Рустам, - что ты, досточтимый хаким, что ты и твои друзья работаете очень много. И часто - не смыкая по ночам глаз. Но какое это имеет отношение к поэзии?

- Прямое, - жестко произнес хаким.

Рустам, очевидно, не совсем улавливал эту связь: непонимание было написано на лице его слишком явно.

- Молодой человек, - сказал хаким, - я каждую ночь наблюдаю ход небесных светил. И прихожу к одному выводу: сколь необъятен мир, сколь он широк и высох. И подчас я кажусь себе песчинкой, безмозглым дитятей перед величием небесной сферы и всем тем, что сотворено руками аллаха - всевышнего и милосердного. Я замираю в те минуты и часы, я делаюсь как бы другим человеком, который с трудом представляет себе все величие вселенной. И в самом деле, что мы перед нею? Безграничность вселенной, ее извечное существование заставляют меня задуматься о самом себе и смысле моей жизни, а также о жизни моих друзей и врагов...

Рустам стоял перед хакимом, слушал внимательно его речи и гадал: "Тот ли это Омар Хайям или не тот? Этот ли написал чудесные рубаи, дошедшие до Балха, или другой, которого еще предстоит разыскать?" Рустам гадал, и сомнениям его, казалось, не будет конца...

- Я говорил сейчас о небесной сфере, - продолжал хаким, - но ведь то же самое можно и должно сказать обо всех науках... Например, читал ли ты великого Ибн Сину?

- Я знаю его стихи, - сказал Рустам.

- А его философские и медицинские книги?

- Нет, не читал.

- А что ты знаешь о господине Бируни?

- Бируни? - спросил Рустам. - Это поэт?

- Нет, великий астроном.

Молодой человек из Балха покраснел.

- Рустам, я назвал всего два имени - два великих светила человеческого разума. А ты их не знаешь... К чему я веду речь? К тому, чтобы привлечь твое внимание к более серьезным вещам, нежели двустишия и четверостишия. Ты понял меня? Рустам кивнул.

- Это уже хорошо. Рустам. Что такое поэт? Рустам ждал, что хаким сам объяснит.

- Я спрашиваю: что такое поэт? Рустам неуверенно начал:

- Человек, слагающий стихи...

- Неверно! - хаким чуть не вскрикнул при этом. Казалось, он произнес это слово не только для Рустама, но и для всего Исфахана. - У нас, в Исфахане, слагающих стихи больше, чем полагается. Каждый считает себя вправе поболтать пару раз стихами. На досуге, после плотного обеда, немало любителей почитать собственные стихи. Но я говорю не о них! Я говорю о настоящих поэтах. Ты меня понял?

Рустам кивнул еще раз.

- Прекрасно! - воодушевился хаким. - Это мне уже нравится. Я люблю, когда начинают понимать простые вещи. Это не так уж легко, как кажется. А тебе, Рустам, мой молодой друг, пора понять еще одну истину:

поэт - это, прежде всего мудрец. Поэт - прежде всего человек опытный в делах житейских и науке. Поэт - человек дела, и, будучи таковым, он слагает стихи не ради собственного удовольствия, а в поучение людям. Поэт пишет стихи - поэт учит людей. Не прямо, а косвенно. Не как имам (Имам - мусульманский священнослужитель), разбирающий с чужих слов главы корана, а как мудрец, сам постигающий тайны мироздания и увлекающий других за собой. Молодость хороша. Но хороша она по одной причине: молодость может выбирать дорогу, она вся перед нею. Но, прежде всего надо набраться ума и знаний. Это в первую очередь относится к поэту. Вот почему я показал тебе эту крышу и этот замысловатый прибор, именуемый астролябией. Тебе это ясно?

И Рустам почтительно произнес:

- О хаким, разреши задать тебе вопрос?

-Задай.

-Тот ли ты поэт, которого я ищу, или не тот?

-Я не знаю, кого ты ищешь.

-Омара Хайяма.

-Да, я и есть Омар Хайям. - Хаким подошел к астролябии и повернул алиаду кверху, просто так, в глубоком раздумии. После недолгого молчания сказал: - Но я должен разочаровать тебя: я астроном и математик.

-А стихи? - с отчаянием спросил Рустам. - Стихи, которые я читал? Разве они не твои?

Хаким ответил уклончиво:

-Что ж с того?

-Значит, ты и есть великий поэт?! - воскликнул молодой человек.

Хаким обнял Рустама, заглянул ему в глаза, такие доверчивые, и сказал:

-Рустам, если ты хочешь быть поэтом, послушайся меня: учись наукам, особенно математике и философии. Без них поэт не поэт.

-Ну а ты, а ты? - нетерпеливо вопрошал Рустам. - Разве ты не тот, кого я ищу?

И на этот раз уклонился хаким от прямого ответа.

-Поэта судит только время, - сказал он. - Только оно присваивает ему это великое имя. Только время покажет, кто поэт, а кто простой стихоплет.

Али эбнэ Хасан у самой границы пустыни. Дом его стоит на зеленой полянке, питаемой прохладной Заендерунда, а через десять шагов отсюда начинается желтый песок. На таком песке ничего не растет. И это понятно: попробуй посеять что-нибудь на подогретой жаровне!

Высокая глиняная стена прочно отгораживает двор Али от прочего мира. Узкая и низенькая железная дверь ведет к дому. Дом не очень плохой и не очень хороший: обычное жилище купца с достатком ниже среднего.

Однако сам Али эбнэ Хасан не простой купец, все помыслы которого направлены на приумножение богатства. Так мог бы утверждать только тот, кто вовсе не знает Али или же судит о человеке по случайной и кратковременной встрече с ним.

Али под пятьдесят. Высок и жилист. Такой чернявый, с пронизывающим собеседника насквозь взглядом. Родился он в Ширазе, постоянно живет в Исфахане, где у него две лавки: недалеко от мечети и на базаре. Есть лавка и в Ширазе. Али торгует изделиями из серебра и коврами. Покупает ковры Али у кочевников на юге, за Ширазом. Но поскольку умен не только Али, у него много соперников в этом торговом деле.

Три жены у Али эбнэ Хасана. Аллах послал ему восемь детей. Из них только трое наследники. Остальные - красивые девочки, похожие на красивых матерей... Али эбнэ Хасан превыше всего ставил женскую красоту и добродетель, и судьба послала ему жен по сердцу и вкусу его.

Под холодной купеческой наружностью Али таилась душа политика. Да, да, политика, человека, для которого хлеб сам по себе значит еще не все. Политика его была связана с религией. Поскольку никто не призывал его к активной деятельности - государственной, разумеется, - он сам нашел поле для такой деятельности.