Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов
Белосельцев чувствовал, как исчезают его последние иллюзии и надежды. Мир, в котором существовали эти иллюзии, перепахивался огромным плугом. Материки перевертывались, ложились вверх дном. Полюса менялись местами. Реки вытачивали новые русла. Хребты проваливались. Равнины вздымались и горбились. Кромка океанов меняла рисунок, и в новом ландшафте мира, среди новых государств и столиц ему, Белосельцеву, не было места.
– Ты говорил о возвращении власти народу. О возвращении государству советов, разгромленных Истуканом в девяносто третьем году, в дни расстрела парламента. Где признаки этого?
– Их и не будет. Народовластие – фикция, придуманная умными диктаторами в еврейском окружении Ленина. Народ был страшно удален от власти и к ней равнодушен, что стало очевидно сначала в девяносто первом, а потом в девяносто третьем. Народ не поддержал путчистов и отвернулся от горящего Дома Советов. Вопрос не в народовластии, а в том, чтобы группа лидеров была национально ориентирована и владела национальным проектом развития…
Края куполов, заслоняя друг друга, смотрели в окно как множество разноцветных, взошедших на небе лун. Огненно-красный месяц. Лимонно-желтый. Иссиня-фиолетовый. Каждый был окружен цветным туманом. Будто над площадью, в разноцветном небе, приблизились к земле зловещие, прилетевшие из Вселенной светила, предвещая конец мироздания.
– Вы обещали, что отберете у банкиров собственность, экспроприируете олигархов и вернете богатства народу. Где обещанная национализация? Когда народ получит обратно нефть, железные дороги, алмазы?
– Народ равнодушен к форме собственности. Он хочет, чтобы ему платили за труд. Он будет благодарен олигарху, если тот повысит зарплату, и проклянет государство, если оно ее ненадолго задержит. Народ примирится с возвращением Кенигсберга Германии, а Курил и Сахалина – Японии, если это будет связано с повышением уровня жизни. Собственность, о которой ты говоришь, будет сконцентрирована в руках национально мыслящих промышленников и банкиров, готовых остановить экспансию в Россию еврейского капитала и обеспечить суверенность национальной экономики…
Белосельцев понимал, что дело его проиграно. Его перехитрили. Обольстили уверениями, угадали мечтания, использовали его опыт и ум и теперь открывают ему беспощадную истину, предлагая ее принять. И если он отвергнет ее, попытается восстать и ее опрокинуть, его расстреляют из бесшумных пулеметов, чьи темные рыльца едва различимы в цветных луковицах храма.
– Ты прекрасно поработал и ужасно устал. – Гречишников смотрел на него с благодарностью и дружеским, нелицемерным сочувствием. – Поезжай, отдохни. Хочешь – в Кению, половить тропических бабочек. Хочешь – на Сейшелы, покупаться, насладиться красотой смуглых женщин. Ты теперь богатый человек, можешь себе позволить многое. А хочешь – поезжай в свой любимый Псков и отдохни там душой.
Белосельцев чувствовал, что его отсылают. Угадывают его смуту и панику, возможность неподчинения и взрыва. Готовился новый этап «Суахили», в котором ему не было места. И его удаляли, чтобы он не создал помехи.
Он и рад был удалиться. Уехать в любимый Псков, где когда-то был счастлив и где судьба предложила ему выбор между белыми церквами и синими реками, служением красоте и природе и огромным яростным миром, куда он, молодой, ринулся опрометью, с жаждой впечатлений, в неутолимой страсти к новизне и познанию. Он уедет во Псков, оставив победителям этот мир, эту Красную площадь, этот Кремль, куда на смену умирающему властелину уже рвется новый хозяин. Ибо дело его проиграно, армия его бесследно рассеяна, командиры сорвали погоны и безропотно, без оружия, движутся в обозе врага. И он, одинокий солдат, оставляет поле сражения, убредает в леса.
Белосельцев подошел к окну, созерцая кремлевские башни. Мимо окна, на брусчатку, рокоча двигателем, вырвался странный аппарат. Двигаясь как автомобиль, на четырех колесах, с выхлопной струей гари, он был оснащен самолетным килем с нарисованной красной звездой. Вдоль корпуса выступали небольшие крылья, усиливающие сходство с самолетом. Вдоль фюзеляжа была прочерчена красная линия со множеством звездочек, отмечавших сбитые в бою самолеты. Когда аппарат проносился мимо окон вдоль Лобного места, на его борту отчетливо смотрелась икона Богородицы золотых и алых тонов. Когда, проскочив Лобное место, машина круто повернула, направляя ход к Спасским воротам, на другом борту возник портрет Сталина, золотистый и алый. За лобовым стеклом был виден пилот в шлеме и летных очках. В этой фантастической, приземлившейся на площади машине Белосельцев узнал «Москвич» Николая Николаевича, превращенный в самолет, чей киль трепетал на брусчатке, с плоскостей срывался зеркальный свет, радиатор украшал орден Победа, и за штурвалом, облаченный в одежды небесного воина, сидел русский пророк. Он мчался на бой.
Патрульные машины с разных концов площади устремились наперерез, но воздушный воин вел оружие к цели, недосягаемый для безнадежно отставших преследователей.
Небо над площадью клубилось разноцветными тучами. Брусчатка переливалась, как крыло бабочки. Таинственные светила и луны встали над площадью, и каждая кидала свой мертвенный свет. Звезды проступили на небе, и их орнамент был незнаком и ужасен. Созвездия, которые зажглись над Москвой, не имели названия. Кремль отбрасывал длинные темные тени, словно по ту его сторону вставало низкое жестокое солнце. Самолет направлялся туда, где бугрилось, переливалось чешуей огромное тулово Змея. Взбухшее кольцо дракона стиснуло башни, облегло стены, сдавило колокольни и храмы, запрудило ворота. И в сердце Змея, в его дышащую пасть, в его кольчатую разрисованную спину, нанося смертельный удар, спасая Москву и Родину, направил русский пророк заминированную машину, напевая то ли молитву, то ли песню Великой войны.
Белосельцев видел, как машина достигла незримой отметки на площади, остановилась, и из нее грянул взрыв. Острые брызги огня прорвали оболочку машины, оторвали киль, расшвыряли дверцы. В клубах ядовитого дыма из машины выпал пилот, он шевелился секунду и замер. К нему с двух сторон подъехали патрульные «Волги», выскочила охрана, она пробралась сквозь дым, набросилась на Николая Николаевича.
Белосельцев с криком отпрянул от окна, выбежал из подъезда к Лобному месту.
Он побежал к Спасской башне, где горел остов автомобиля и среди разбросанной жести лежал маленький оглушенный пилот. Дюжие охранники что-то делали с ним – то ли били, то ли сшибали огонь.
– Стоять!.. Назад!.. Документы!.. – преградили ему путь охранники. Они удержали его за локти сильными руками, стали просматривать извлеченные из кармана документы. Издалека он видел место взрыва, куда выбегало оцепление в черном, вставала череда автоматчиков. Хрупкое, смятое взрывом тело, от которого шел вялый дым, подняли и затолкали в легковой фургон.
– Черт бы его побрал. Еще один псих ненормальный.
Охранник, кивая на отъезжавший фургон, вернул документы Белосельцеву. И тот, не возвращаясь
