Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Когда время от времени и неизменно в сопровождении Вио Анри останавливался на террасе какого-нибудь кафе, чтобы выпить стаканчик лимонада или чашечку кофе, студенты-художники прекращали свои жаркие споры, принимаясь толкать друг друга, во все глаза таращась на бородатого калеку, точно так же, как он сам когда-то с восторгом глядел на Дега. Некоторые, самые смелые, даже подходили к его столику, и тогда Анри с деланым благодушием и необычной для знаменитости сдержанностью читал нотацию на темы искусства, трудолюбия и пользы непорочной жизни.
Подобно большинству людей, ведущих праведный образ жизни, он начал верить комплиментам, щедро сыпавшимся на него со всех сторон, и воспринимать себя всерьез. Он отказался от банального картона и начал рисовать на деревянных панелях. Теперь, когда он был истощен, его взор обратился к грядущим поколениям. Ненадолго увлекся гравюрой и сделал девять гравюр сухой иглой.
Слава, его преданная и постоянная спутница, снова настойчиво стучалась в его дверь. Ему вновь предложили орден Почетного легиона, и теперь он всерьез подумывал принять эту награду. Господин президент республики назначил его председателем комиссии по выпуску афиш и плакатов для Всемирной выставки, которая должна была ознаменовать наступление XX века. С должной серьезностью Анри рассматривал сотни афиш и делал соответствующие замечания. Он становился человеком-легендой, стал знаменит еще при жизни.
XIX век уходил в вечность, окутанный темнотой дождливой ночи. Тем вечером, в то время как в «Мулен Руж» пронзительно гудели картонные дудки и в городе царила обычная предпраздничная суета, Анри отправился в гости к матери на бульвар Малезарб. За обедом он произнес жаркую речь о том, что люди должны доверять друг другу, и был разочарован ее более чем сдержанной реакцией.
Мать устало улыбалась ему. Ее волосы были совсем седыми, а губы бледными.
«Она должна бы выглядеть счастливее, – подумал Анри, – но, может быть, на это уже не способна».
Когда подали кофе, он как бы невзначай заметил:
– Мам, а тебе не кажется, что теперь услуги Поля нам без надобности? Он очень милый человек, и я просто обожаю играть с ним в лото и ходить в зоопарк. И ты была совершенно права, что настояла на том, чтобы он пожил со мной после моей выписки из лечебницы… Тогда я был слаб и мог запросто снова вернуться к старым привычкам. Но теперь, когда я выработал в себе прежнюю силу воли, нужды в нем больше нет.
– Может быть… – устало вздохнула она. – Мы поговорим об этом через пару месяцев.
– Но, мама, уверяю тебя…
– Полю нужны деньги, – не моргнув глазом соврала она, чтобы положить конец спору.
– А… ну тогда ладно…
Глава 22
– Виктор, ну, пожалуйста!
Откуда-то из глубины мутной серости опустевшего бистро доносился молящий стон.
– Принеси мне еще абсенту. Ну, хоть немножечко…
Постепенно хныканье становилось все настойчивее.
– Виктор, ну, пожалуйста… Неужели ты не видишь, что мне очень надо? – Его бледное лицо исказила страдальческая гримаса. – Я дам тебе двадцать франков… Сто франков… Пятьсот…
– Господи, как же мне надоели эти пьяницы! – простонал Виктор.
Тихонько выругавшись, он взял бутылку с дальней полки и зашаркал по направлению к столику.
– Вот. – Он плеснул в пустой стакан зеленой тягучей жидкости, похожей на сироп, и немного воды. – И ради бога, отстаньте от меня. Больше все равно не получите. Кроме шуток, месье Тулуз.
Анри сделал большой глоток. Выпивка отдалась вихрем в мозгу. Пол под ногами заходил ходуном. Мраморная столешница закачалась перед глазами. В ушах пронзительно засвистело.
Он покачнулся на своем стуле, свободной рукой пытаясь удержаться за стол, сдерживая дыхание в попытке остановить поток желчи, готовой хлынуть в рот. Неужели его сейчас снова стошнит?
Постепенно равновесие вернулось к нему. Стол перестал качаться; пол снова стал твердым. И лишь в мозгу продолжалась круговерть, но так ведь теперь он практически постоянно пребывал в таком состоянии.
Анри осторожно опустил стакан. Внимание его ни с того ни с сего переключилось на потоки дождя, стекавшие по оконным стеклам. Он принялся щуриться, вглядываясь в унылый уличный пейзаж за окном.
Да, дожди в Париже шли слишком часто. Мадам Лубэ была права; здесь просто омерзительная погода. Почти вся его жизнь прошла на фоне захлебывающихся водосточных труб под аккомпанемент срывающейся с карнизов дождевой капели.
Бедный Вио! Он, наверное, промок до нитки, бродя по улицам под дождем, заглядывая в каждое бистро на Монмартре. Бедняга явно не был создан для того, чтобы быть телохранителем пьяницы. Разве он не знал, что пьяница пойдет на все ради того, чтобы дорваться до заветной выпивки? Нет, матери следовало бы нанять на эту должность кого-нибудь из санитаров лечебницы.
Что ж, теперь Вио пойдет и пожалуется Пату, и всего через десять минут этот дьявол разыщет его. Снова сгребет в охапку, засунет в фиакр и отвезет домой, где Поль и мадам Лубэ напоят его кофе, а потом разденут и уложат спать. А назавтра под тем или иным предлогом он снова выберется из дома, и все повторится сначала.
И послезавтра… И послепослезавтра…
А виноваты во всем воспоминания. В конце концов, они одолели его, заставили нарушить свое обещание. Однажды он просто понял, что больше не может выдержать ни минуты воспоминаний о Мириам. Ее изгибающееся от удовольствия тело, приоткрытый для поцелуя рот, упругие груди… Невыносимо было сознавать, что она ушла навсегда и что, может быть, сейчас ее любит другой мужчина… А она млеет от его ласк…
В тот день он впервые сбежал от Вио и напился. Вернее сказать, его стошнило. Вот ведь какая ирония судьбы. Стоило лгать, разбивать сердце матери, пить, чтобы забыться, и все это ради того, чтобы понять, что пить ты больше не можешь! Всего два абсента, и – срочно в уборную! Желудок завязывается узлом, перед глазами все плывет, рот полон желчи, стены, того и гляди, обрушатся…
Что ж, это продолжалось уже месяца четыре. А воспоминания по-прежнему были с ним, и с этим нужно было продолжать как-то жить… Сгорая от стыда, мучаясь от постоянной боли…
– Можно мне их забрать?
Анри вздрогнул и обернулся.
Перед ним стояла старуха в лохмотьях с потухшим взглядом. Пряди мокрых седых волос обрамляли ее лицо. Мокрая шаль с черной бахромой запахнута на
