Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов
– Висячие сады Се-МЭР-амиды! – И в ответ ей, дымя сигаретой, засмеялся известный парламентарий.
Галерея наполнялась гостями. Слуги в малиновых сюртуках, с бабочками, разносили на подносах напитки. У столиков, среди тропических деревьев, словно это были Фиджи или Сейшелы, бармены в белых камзолах наливали из толстых бутылок виски, коньяки, замороженную, с золотой искрой водку. Пленительно улыбаясь, они кидали хрустальные ломтики льда, лили шипучий тоник, розовый томатный сок. Белосельцеву было приятно сделать глоток терпкого напитка, глядя, как на реке, украшенный алмазной гирляндой, на размытом отражении стоит сторожевой корабль с маленькой пушечкой и адмирал в парадном мундире что-то объясняет жеманной красавице, известной своими телепередачами «Без галстука». Та шевелила сочными, сладостно-плотоядными губами, словно сосала большой леденец, одновременно целуя стоящий на воде корабль, и адмирала, от седых благородных волос до голубых лампасов, и мандариновое дерево в кадке, усыпанное оранжевыми плодами, а также всех, проходящих мимо ее перламутровых неутомимо сосущих губ.
Мэр уже находился в галерее. Его присутствие угадывалось по уплотнению собравшихся гостей, каждый из которых хотел приблизиться к хозяину празднества. К его лысой, твердой, как моржовый клык, голове, в которой раскрывалась улыбка с редкими крепкими зубами, весело и зло вскидывались маленькие, с каменным блеском глаза, и вся его коренастая, кривоногая, длиннорукая фигура выражала силу, жестокость и властность, готовые тут же смениться угодливым заискиванием, верноподданным смирением, слащавой паточной лестью, если рядом оказывался кто-то более сильный и дерзкий.
Ждали появления Патриарха, который должен был освятить обновленный мост. Истукан находился в клинической больнице, но вместо него ожидалась Дочь, что служило бы знаком состоявшегося примирения Президента и Мэра. Надеялись на приезд Избранника, который на самолете еще только подлетал к Москве, возвращаясь из правительственной поездки в Германию.
Белосельцев с рюмкой двигался по галерее от одного берега к другому, словно в прозрачном желудке огромного стеклянного червя, наполненного питательной пищей. Здесь собралась вся московская знать, принадлежащая к партии Мэра, и та переменчиво-зыбкая публика, перебегавшая от одного властителя к другому, стоило одному из них возвыситься над соперником, которая увидела теперь в Мэре будущего Президента. Здесь были знаменитые артисты, певцы, театральные режиссеры, кому покровительствовал Мэр и кто охотно, в знак благодарности, выступал на благотворительных концертах с участием Мэра. Тут были политики, обеспечивающие Мэру поддержку в парламенте и в отдаленных от Москвы губерниях, где Мэр, демонстрируя московский размах и богатство, строил то школу, то сиротский приют, то церковь, напоминавшую главный московский храм. Отдельно общались между собой банкиры и промышленники, хранящие в московских банках несметные капиталы, которые, как золотая вода, омывали московские улицы, зажигая на них великолепные витрины, алмазные фонари, огненные рекламы, превратившие Москву в блистательный, не засыпающий по ночам Вавилон. Депутаты Думы, которые в зале заседаний обменивались разящими ударами, насмешливыми репликами, беспощадными насмешками, казались непримиримыми врагами, здесь, под тропическими пальмами, дружески чокались рюмками, весело и беззаботно шутили, похлопывали друг друга по плечам, вспоминая, как ловко они накануне разыграли парламентскую ссору, дав пищу телерепортерам и неистовым партийным приверженцам. Телерепортеры и телеведущие были широко представлены не только теми, кто постоянно освещал деятельность Мэра в самых привлекательных тонах, создавая ему образ радетеля столицы, ревнителя России, друга евреев, защитника азербайджанцев, врага «русских фашистов», народного мудреца, доброго семьянина, покровителя наук и искусств. Здесь были также и противники Мэра, которых он старался привлечь на свою сторону, и среди них блистательный ведущий, аристократ, отважный полемист, любимец дам, строптивый баловень, чьей издевательской насмешки боялись сильные мира сего.
Белосельцев углядел среди полуобнаженных дам сияющего Астроса, который сорвал с дерева мандарин и чистил его для белокурой красавицы. Зарецкий, с живой хризантемой в петлице, похожий на декаденствующего поэта, шел под руку с женщиной-политологом, и та, полузакрыв глаза, насмешливо внимала его болтовне. Увидев этих двух обреченных, не ведающих о своем близком конце, Белосельцев стал искать и тут же нашел их палачей. В разных местах галереи мелькнули Гречишников, Буравков и Копейко, все трое в черных фраках, строгие, молчаливые, похожие на гробовщиков. Они послали Белосельцеву опознавательные знаки одними глазами, изобразив ими то ли мальтийский крест, то ли греческую букву «омега».
Вдоль цветущих деревьев, то и дело останавливаясь и раскланиваясь, упиваясь своей известностью, уязвленный блистательным праздником, который устроил его давний и счастливый соперник – московский Мэр, двигался Граммофончик. Его сопровождала жена, она гордо, по-царски несла красивую голову с высокой прической. Удостаивала холодной улыбкой встречных дам, благосклонно протягивала для поцелуя руку галантным мужчинам. Увидев Граммофончика, Белосельцев начал искать среди пальм, винных столиков, удобных диванов и кресел место его будущей казни. И тут же нашел его – одинокая телекамера стояла чуть в стороне, и немолодой оператор, тот же самый, что снимал когда-то Премьера, устало сидел и пил апельсиновый сок в ожидании минуты, когда будет востребован.
На вечер явился гастролирующий по России американский маг и прорицатель русского происхождения, чернявый, красногубый, с огненными чернильно-фиолетовыми глазами, в длинном, несусветном розовом фраке с расходящимися эстрадными фалдами и множеством перстней на длинных и очень бледных пальцах.
Белосельцеву казалось, что он наблюдает нерестилище, или роение пчел, или одновременное вылупление из яичек множества морских черепашек, или скопление в одном месте особей одного вида, которые выделялись из остального биологического мира по нескольким характерным признакам – по особому запаху, по способу поглощения пищи, по ночному времени охоты, по манере оплодотворять самок. Все они, хорошо знакомые друг другу, тщательно оберегали закрытость своей избранной популяции. Поминутно обменивались летучими взглядами, искали на лицах друг друга подтверждение своей исключительности. И одновременно о чем-то дружески напоминали, в чем-то безмолвно укоряли, над чем-то беззвучно насмехались. Их взгляды были похожи на пульсирующие трассеры, на проблеск лазерных лучей. Белосельцев двигался среди этих моментальных сверканий. Иногда острый игольчатый взгляд попадал в него. Не узнавал в нем своего, тут же равнодушно скользил в сторону, радостно вонзаясь в европейского дипломата либо в седовласого модного скульптора.
Это была новая знать, ничем не напоминавшая прежнюю, сходившуюся на советские празднества по случаю юбилеев и съездов. Ту, напыщенную, чиновно-важную, наивно-чопорную, состоящую
