Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов
– Теперь на Москве Сатана. Всех людей метит своим числом. Священники руку Сатане протянули, и он ставит «число зверя». Подметного царя схоронили, вместо него в могилу кости содомита подсунули, и все люди молятся за царя-содомита. Патриарх с жидами одну службу служит, не поминает Христа Распятого. Православных на Руси не осталось, а значит, не осталось народа. Которые русскими назывались, теперь просто люд, от слова «лютый». Вся Русь Православная на небесах собралась, и мне пора собираться. Второй день голубь на окно прилетает. Богородица за мной гонца шлет. Завтра к утру помру.
Старец умолк, сомкнул глаза. Они погасли, утонули в темных яминах, словно в них кинули могильную землю. В тишине было слышно, как на оконном карнизе воркует, постукивает коготками голубь.
– Пойдемте, – сказал келейник, опустив глаза долу. Он вывел Белосельцева из палат на монастырское подворье, где на колокольне, под золотой короной, тонко прозвенели часы, возвещая о скончании времен.
Белосельцев вернулся на станцию, сел в отходящую на Москву электричку. Она была пуста, без единого пассажира. Видно, те, кто добирался вместе с ним к Преподобному, были взяты Сергием в далекое странствие. Он же, отринутый, одинокий, как перст, возвращался в Москву.
Глава двадцать пятая
Паломничество к «красным» и «белым» мощам не наделило его светом и силой. Не укрепило в смертельной борьбе. Не подарило единомышленников и соратников. Еще острее он ощущал свое одиночество, как потерявшийся в космосе астронавт, чьи приборы утратили из вида Землю, чей поврежденный корабль ушел с траектории и без топлива, без навигации, с молчащими передатчиками, мчался в ледяной пустоте, среди светил, мертвых, как полярные льды. Однако это не разрушило, не подавило его, но странным образом укрепило в одиноком и безнадежном стоицизме. Исполненный мессианства, один, без пастырей, без вождей, без верных товарищей, он упрямо и, казалось, бессмысленно продолжал борьбу, имевшую смысл не в победе, не в одолении могущественного врага, а в своем собственном одиноком стоянии, среди ненавистных врагов, перед лицом гибнущего родного народа.
Проект Суахили вступал в свою новую стадию, на которой устранялись могущественные магнаты. Все их богатство, несокрушимая сила их информационных империй, их явные и скрытые связи переходили в распоряжение заговорщиков, усиливали их непомерно. С этой силой, срезая соперников, умело вербуя сторонников, опутывая кремлевских хозяев множеством клейких нитей, они приближали час, когда больной Истукан должен будет отречься от власти и передать ее Избраннику. На пути к их цели, осторожный, беспощадный, коварный, оставался московский Мэр. Он метил в Кремль, создавал оппозицию, обольщал больного властителя, льстил Дочери, распускал у ней за спиной чернящие слухи, тайно вступал в сношения с командующими округами. На предстоящем празднестве в честь открытия моста, в день его триумфа, предполагалось учинить разгром олигархов, погубить говорливого, утратившего чувство реальности Граммофончика. Осквернить ритуальное празднество Мэра знаками тюрьмы и смерти.
Так оса-наездник садится на спину тучного слепого червя. Изгибая спину, вонзает иглу в сочную мякоть. Откладывает в глубине червяка яички. Червяк продолжает сытно сжирать вкусный лист, наращивает ненасытную плоть. Но в его сочной глубине уже выводятся личинки осы, они едят червяка, и тот начинает гнить заживо.
Праздник, затеваемый Мэром, пропечатанный в пригласительных картах рифленым золотом, назывался мост «Президент». Неутомимый украшатель столицы, искусный строитель великолепных храмов и памятников, конструктор кольцевых дорог и проспектов, Мэр соорудил через Москву-реку магистральный бетонный мост, а старый, облицованный камнем, из утомленной от времени узорной стали, передвинул на новое место, к Нескучному саду. Накрыл хрустальной крышей, с тонким вкусом соединил в нем благородную архаику и великолепный модерн. Подарил его москвичам как стеклянную, переброшенную через реку галерею, из которой открывался великолепный вид на воду. На нем предполагалось проводить художественные выставки, увеселения и празднества. Мост «Президент» был верноподданническим знаком Мэра мнительному, недолюбливающему его Истукану и тайным намеком на собственные стратегические, далеко идущие замыслы.
Белосельцев, отправляясь на торжество, был бодр, сосредоточен, весел. Он шел праздновать, наслаждаться. Наслаждение состояло в том, что его ожидало великолепное действо на классическую тему «Революция пожирает своих детей». На праздник Мэра съедется множество любимых детей революции, и некоторых подобно кушанью подадут к столу. Они еще не знают об этом. Повязывают перед зеркалами французские галстуки, звонят по мобильным телефонам охране, в умытые окна особняков смотрят, как подкатывают к подъезду лакированные лимузины. Но их место на кухне. Революция, подвязав салфетку, взяв в руки вилку и нож, приоткрыв алый, страстно дышащий зев, ждет их появления. И он, Белосельцев, одинокий воин, действующий без приказа начальника, без благословения духовника, облачился в лучший костюм, повязал лучший галстук. Идет на празднество, где изысканный гастроном подает к столу детей революции.
Он шел пешком от метро «Парк культуры» по набережной, где было перекрыто движение и пропускались только избранные лимузины с фиолетовым вспыхивающим плюмажем, которые проскальзывали вдоль вечерней озаренной реки и мчались к помпезному зданию Штаба. Оттуда, из темноты, переброшенный через реку к лесистому взгорью Нескучного сада, хрустально светился мост. Он посылал в вечернее московское небо золотые лучи. Казался волшебной, возникшей в небесах дорогой, по которой пойдет вереница счастливых, спустившихся на землю небожителей. На подступах к мосту обильно стояли охранники. Иные открыто, в милицейской форме, с автоматами, другие, незаметные, в гражданском облачении, таились в тени деревьев. У Белосельцева несколько раз спрашивали пропуск, и он охотно извлекал из кармана именную золоченую карту, где был оттиснут лучезарный «Мост-Президент». В синих московских сумерках, среди скользящих лимузинов, рубиновых огней, галерея моста, прозрачная, наполненная светом, стянутая обручами, напоминала Белосельцеву огромную гидру, вставшую на огненный хвост, перебросившую свое огнедышащее тело через реку, схватившую в золотую пасть лесистый холм. «Гидра революции», – усмехался он, приближаясь к мосту. Он иронизировал над многочисленной бдительной охраной, не ведавшей того, что мост заминирован.
У подъема на мост, на набережной, была ярко освещена открытая площадка. В аметистовых лучах играл рояль, переливались лакированные виолончели и скрипки. В кадках стояли великолепные деревья, с оранжевыми и малиновыми апельсинами, яблоками и сливами, как предвестники райского сада. На ступенях моста деревья составляли сплошную благоухающую, ведущую в небо аллею. По этой аллее медленно восходила вереница гостей. Дамы, блистая обнаженными плечами и шеями, украшенные драгоценностями, то и дело останавливались, указывали своим спутникам на красоту реки, на купол храма Христа Спасителя, на подсвеченную монограмму Крымского моста, на бронзовый колосс Петра Великого. Мужчины, помогая подыматься дамам, иные в черных фраках, успевали наклониться к душистым, растущим из
