Вся вселенная TRANSHUMANISM INC.: комплект из 4 книг - Виктор Олегович Пелевин
– С такими раньше не отпускали.
– Я рядовой запаса. Судимостей нет.
– А. Тогда понятно. Как тебя зовут, рядовой запаса?
– Салават.
– А я Люсик, – сказал он. – Ты в курсе, я думаю.
– Конечно, – хихикнул я.
– Сейчас мы тебе устроим это… Слепое прослушивание.
– Где?
– А прямо здесь.
– Но я же не готовился.
– Не ври, – сказал Люсефедор. – Все, кто ходит в «Голову», готовятся. У всех есть готовые вбойки. Десяток или больше. Просто я не каждого слушаю.
Люсефедор, конечно, был прав.
Демо-врубы у меня были заготовлены давно, часть еще в преторианской казарме: готовые эмоциональные торпеды, которые мне не терпелось опробовать на каком-нибудь приблудном судне. Но я и надеяться не смел, что в моем прицеле окажется главный авианосец вбойки. Сам Люсефедор.
– А почему слепое?
Мой голос прозвучал так слабо, что я испугался.
– Мы тебе глазки завяжем, – сказал Люсик нежно. – Чтобы ты не видел, кто тебя слушает. И готовился ты тоже зря. Про свои заготовки можешь забыть. Я дам тебе рандомную тему.
Случайная тема радикально усложняла задачу. Но я был готов сражаться за свое будущее и на таких условиях.
– Давайте, ребятки, – прошептал Люсефедор.
Эти слова были обращены уже не ко мне, а к ассистентам, слушавшим его через кукуху.
Открылась дверь, и в комнату внесли древний желтый пульт для вбойки с большими черными «L» по бокам.
Это была легендарная машина, известная мне по гламурным фотографиям и сплетням. Специальная модель для прослушивания, не транслирующая вбойку дальше комнаты кастинга, но имитирующая ауру большого концерта, где много умов светятся и содрогаются в унисон. Прослушка на этом аппарате была настолько судьбоносной процедурой, что вбойщики называли его гильотиной.
Это и к лучшему, подумал я, что меня не предупредили. Знай я, что впереди, наверняка не спал бы всю ночь. А если бы мне сказали про рандомную тему, не пришел бы вообще.
В комнате тем временем появилась Герда. На ней был черный комбинезон из симу-кожи, а в руках она держала навороченный крэпофон.
Она глянула на меня и улыбнулась – вежливо, но без интереса. Ну да, она же не помнила нашей встречи. Если считать это встречей.
– Герда тебе сыграет, – сказал Люсефедор. – Но прежде… Не оборачивайся.
Прошла минута, и кто-то еще вошел в комнату – как мне показалось, сразу несколько человек. Ко мне подошли сзади и завязали глаза мягкой шелковой лентой.
– Зачем это?
– Я же объяснил, – хохотнул Люсефедор, – прослушивание слепое. Тебе не все положено знать, солдат. Готов?
Я пожал плечами. Это движение, кажется, получилось у меня слишком нервным и резким – в комнате засмеялись. Люсефедор сказал:
– Герда, расслабь парня.
Герда включила свой крэпофон, и я услышал приятный недорогой бит из тех, что парковые мальчики продают друг другу по десять боливаров… Нет, пожалуй, по двадцать, подумал я через минуту. Или даже по тридцать – бит звучал чуть самопально, но нежно ласкал душу, и это было самое то. Вот именно под такой звучок и открывают молодые таланты.
Герда знала свое дело.
Я почувствовал, что на имплант пришел запрос на подключение. Это была преторианская частота, и я не сразу сообразил, что стучится Люсефедор. Оказывается, его желтая гильотина умела говорить и так.
– Разреши коммутацию, – сказал Люсефедор.
Я разрешил – и имплант мгновенно договорился с пультом.
Все вбойщики описывают секунду после своего первого подключения как нечто чудесное. Теперь я понял почему.
Это было как осознать себя во сне, когда темнота перед глазами становится прозрачной и превращается в бесконечное пространство.
Со всех сторон меня окружал огромный, невидимый, но ощутимый каким-то еще способом зал со свидетелями. Стадион размером с космос. И, хоть машина Люсефедора просто имитировала его, переживание и правда было поразительным. Сказать, что оно мне понравилось – ничего не сказать. Меня назначили центром Вселенной.
Видимо, я пошатнулся. В комнате опять засмеялись.
– Потанцуй минуту, – сказал Люсефедор, – а потом начинай. Твоя тема… э-э-э… Девственность.
Я начал танцевать на месте, вглядываясь в темноту. Танцевал я так себе, и мои невидимые зрители наградили меня новыми смешками. Но я уже зацепил обратную связь и сообразил, почему мне дали такую тему.
Моя неумелость казалась этим искушенным людям такой же трогательной и прелестной, как не до конца совершенный бит. Наверно, я действительно чем-то напоминал девственника.
Что неудивительно – я им и был. Во всех смыслах.
– Девственность, – прошептал я, раскачиваясь на месте. – Девственность… это действенность! Действенность! Действенность это девственность!
И тут случилась моя первая вбойка.
Когда делаешь что-то в первый раз, только тогда и делаешь это по-настоящему. Потому что во второй и в третий раз движешься уже не в неизвестность, а повторяешь знакомый маршрут, стараясь наступать в оставленные прежде следы. Даже на уже встреченные прежде грабли. Это безопаснее. Именно так мы выживали последние сто тысяч лет. Но ничего нового на этом пути ты не откроешь, потому что все было уже найдено в самый первый раз. Еще Адамом.
Я слетел с мысли, но чувствовал, что у нее есть хвост. Минуту или две я просто танцевал, вслушиваясь в воображаемый стадион, а потом меня вштырило опять. Я увидел продолжение и сразу вбил его:
Поэтому мы живем только тогда, когда делаем что-то в первый раз. Чудо в том, что на самом деле мы все и всегда делаем в первый раз, поскольку мир постоянно меняется вместе с нами. Но мы про это не задумываемся. Вместо нас начинает жить память о том, какими мы были вчера. Мы передаем свою власть над реальностью привычке и засыпаем. Исчезаем. Часто на всю жизнь. Мы вроде бы живы, но соглашаемся умереть, потому что так безопаснее… Это и есть единственная смерть, какая бывает. А жизнь – только то, что происходит впервые. Каждый раз, когда мы, не боясь боли, разрываем слипшиеся веки и вдыхаем режущий воздух нового.
Вот как сейчас…
Открывшаяся мне мысль – как всегда бывает при четком врубе – походила на золотой колодец истины. Я знал, что золото нельзя будет взять с собой и посетившая меня ясность исчезнет точно так же, как исчезают после вбойки любые вайбы, но секунда была прекрасной. Это происходило со мной впервые, и я жил, я по-настоящему жил…
Вместе со мной жили мои слушатели. Вернее, слушатель. Пригрезившийся мне космический стадион был симуляцией: его заполняла бесконечная толпа Люсефедоров, чудесным образом размноженных желтой машиной. Их пробило вместе со мной. И теперь на меня со всех сторон струилась их нежная благодарность.
Это было как любовь. Даже лучше – как свидание с богом. С тем богом, который живет в каждом человеке, но очень редко выглядывает из своей скорлупы. Я сумел его разбудить.
Это была вбойка.
Гильотина отключилась от моего импланта. Невидимые
