Высохшее сердце - Абдулразак Гурна
Как-то я положил одну из книг в корзинку с едой для отца и в последующие месяцы и годы продолжал отдавать ему книги таким образом, предварительно начитавшись ими досыта. Некоторые я перечитывал по нескольку раз, прежде чем с ними расстаться, — в основном это были детективы и вестерны. «Всадников пурпурного мудреца»[22] я отнес отцу только после шестого прочтения, и то скрепя сердце. Некоторые я и вовсе оставил себе, потому что они мне никогда не надоедали: «Шахнаме» Фирдоуси, «Шекспира в рассказах для детей» Лэма и «Книгу тысяча и одной ночи». Сказка о бедном дровосеке и девушке, заточенной ифритом в подземелье, не выходила у меня из головы много лет: как он нашел ее, полюбил и хотел помочь ей сбежать, но ифрит поймал их и страшно отомстил. Когда я наконец принес корзинку прямо в комнату отца за магазином и он позволил мне немного с ним посидеть, я заметил все эти книги в ящике из-под фруктов, аккуратно выстроенные вверх корешками, — видно было, что отец ими очень дорожит.
Тем временем дядя Амир триумфально вернулся из Дублина. Он приехал со своей подругой тетей Ашей — она училась в школе-пансионе в Суффолке и только что сдала выпускные экзамены. Дочь нашего бывшего вице-президента, она стала подругой дяди Амира еще до его отъезда в Дублин. Там она навещала его несколько раз, и на каникулах они путешествовали вместе: Лондон, Париж, Мадрид. Сейчас они уже были помолвлены. Проблему с жильем на родине он решил — точнее, как сказала мать, решила его будущая жена. Дяде Амиру заранее сняли здесь квартиру, поскольку в старом доме для него и его пожитков, очевидно, не нашлось бы места. «Его новые родственники — большие люди», — с иронией пояснила мать, хотя это было правдой. День свадьбы приближался, и о том, чтобы новобрачные поселились в нашей дыре, даже речи быть не могло. Так, по мнению матери, рассуждали о нас члены этой могущественной семьи, однако я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь, кроме дяди Амира, называл наш дом этим словом. В любом случае молодые собирались прожить в съемной квартире совсем недолго, потому что вскоре после свадьбы дяде Амиру предстояло занять дипломатический пост. Он заезжал к нам каждые несколько дней, а однажды приехал за рулем новенькой белой «Тойоты-Короллы», принадлежащей тете Аше. В тот раз наша встреча не затянулась, так как ему пришлось оставить эту машину на порядочном расстоянии от дома и он боялся, как бы с ней чего-нибудь не случилось.
— Кто осмелится тронуть машину с правительственными номерами? Он просто хотел показать нам, что ездит на новой машине, — сказала потом мать.
Пребывание в Европе добавило дяде Амиру уверенности в себе и отполировало его индивидуальность и стиль до блеска. Возможно, на меня повлияла та ирония, с какой мать отзывалась о его новых родственниках, но я начал невольно сопротивляться дядиному обаянию, чего раньше за собой не замечал. А может быть, я просто подрос (мне ведь было уже почти тринадцать). Он даже двигался теперь иначе. Беспокойные, дерганые движения стали более сдержанными. Он все делал неспешно, как человек, сознающий, что на него постоянно устремлены восхищенные и завистливые взгляды. И смеялся он по-другому — экономно, будто демонстрируя, как надо контролировать свой смех. Время от времени прежнее балагурство все-таки прорывалось наружу, и тогда по лицу дяди Амира проскальзывала озорная улыбка, словно он только что отпустил крепкое словцо и просил нас на него не обижаться. Но в какой-то степени он еще оставался моим искусителем. Мне были дороги привезенные им подарки, в том числе трикотажная футболка с большими буквами UCD[23] на спине — я носил ее только с перерывами на стирку, так что она полиняла и вытерлась буквально за месяц-другой. Когда дядя Амир бывал в настроении, он рассказывал о своих путешествиях по Европе, и я с восторгом рассматривал фотографии: вот они с тетей Ашей сидят в брюссельском уличном кафе, вот стоят перед Эйфелевой башней, а вот обнимают каменных львов в мадридском парке, прогуливаются у зоопарка в Риджентс-парке, облокотились на парапет над Темзой… Благодаря дяде Амиру и тете Аше эти красочные городские виды превращались из фантастических телевизионных декораций в реальность.
Свадьбу сыграли с размахом — на нее пришли министры, послы и высокие военные чины с женами, гости щеголяли в костюмах и поглаживали свои драгоценности. Для торжественного приема был разбит шатер в частном саду отставного вице-президента, отца тети Аши. Мать уговорили сесть на подиуме, и она сидела там вместе с важными особами, пока произносились речи, а на меня дядя Амир велел надеть черные брюки и галстук. Потом я бродил по саду, удивляясь его просторам и безмятежности и гадая, сколько понадобилось усилий, чтобы создать из нашего грубого воздуха эту умиротворенную атмосферу. Вскоре после женитьбы на тете Аше дядя Амир получил назначение в бомбейское консульство на три года. Перед отъездом в Индию он подарил мне велосипед, вследствие чего мои сомнения на его счет уступили место виноватой благодарности.
Когда я учился во втором классе средней школы[24], у меня родилась сестра, Мунира. К той поре я стал лучше понимать наше положение. Мать никогда не делилась со мной обстоятельствами своей жизни, так же как и дядя Амир. Посторонние тоже ничего мне не говорили, даже в насмешку, если не считать одного раза, но какие-то кусочки просачивались в поле зрения, и я складывал их вместе. Я стал понимать, что с моим отцом связано нечто постыдное и именно поэтому его уход не нужно обсуждать. Я подчинился этому запрету, потому что тоже чувствовал стыд за мать и отца независимо от причины. Меня окружало молчание, и то, что я не должен задавать вопросы об
