Джинсы, стихи и волосы - Евгения Борисовна Снежкина
– Давай.
Я уселась к нему на колени.
– Вот смотри. Я говорю: «Открытая дверь – солнце, и радость, и первый шаг». Что получается? Есть открытые двери и с ними связано что-то светлое – счастье и радость. То есть я рада, что то ли я делаю шаг, то ли кто-то его делает. Понял?
– М-м-м.
– Теперь твоя очередь.
– Аналогично.
– Нет, так нельзя. Что значит «аналогично»? Это что, метафора? Попробуй как-то иначе. Что ты хотел сказать?
– Я хотел сказать, что и я тоже рад.
– Ты хотел сказать, испытываешь то же самое, что и я?
– Да.
– То есть ты что делаешь?
– Испытываю…
– Нет, попробуй еще раз. Ты делаешь то же самое, что и я. Что ты делаешь? Ну это же очень просто. Смотри, вот моя рука. Я делаю такое движение, и ты такое же. Что ты делаешь?
– Я тебя отражаю.
– Вот! Отражение. Теперь я. «Мед, услаждающий слух».
– Ну это легко. Слух и то, что приятно слуху – музыка или звук.
– Да, правильно. Теперь ты.
– Глаза твои, как цветы.
– Ну ты сам не слышишь, что это, во-первых, не метафора, а сравнение? Во-вторых, ну что за пошлость? Как ты себе это представляешь? Ты смотришь мне в глаза, а у меня там пестик и тычинки? Это всегда немножечко загадка, которую надо загадать. Давай сейчас я попробую.
– Рвет камень, держит небо, гнет металл.
– Нет, я так не могу. Ну что значит «рвет камень»? Кто рвет камень? Шахтеры? А кто гнет металл? Металлурги? Что за совок такой? Какие металлурги? Какие шахтеры? Что за программа «Время» у тебя в голове? Что гнет металл и разрывает камень?
– Металлурги…
– Да выкинь ты этого металлурга! Представь кого угодно. Он что делает, когда рвет камень и гнет металл?
– Как что, применяет силу.
– Вот! Применяет силу! Разгадка – сила. Давай теперь ты.
– У меня так не получится. Давай опять ты, а я подумаю.
– Коснись модели портрета.
Мишка чуть-чуть подумал и положил руку мне на лоб.
– А теперь печати моря на теле. – Он провел пальцем от моего виска до уха. – Цель копьеносца…
Мишка на секунду замер, потом его палец проскользнул ниже, в ямку между ключицами. Я повернулась к нему лицом. Он опустил палец еще ниже. Я взяла его голову в ладони и приникла к его губам. Отозвался сначала неуверенно, но потом начал целоваться по-настоящему, жарко и долго.
3
Стихи перли, как из грядки. Я иногда даже просыпалась в испарине и записывала прилившие строки. Они шли и шли бесконечным потоком, поэтому я сломя голову неслась в студию ими делиться. Мне уже были неинтересны все эти разборки между Гиппиус и Ивановым, хотелось только дождаться конца репетиции и читать.
Володя мастерски научился обращаться с Володарским. В конце занятия льстил ему, говорил, как важно для нас его мнение. Причем делал он это каждый раз так лихо, что Володарский всегда покупался. Глядя на эти сценки, становилось понятно, как Володя рулит у себя дома. Володарский давал отмашку к началу чтений, мы читали, но любая его попытка вставить хоть пару слов мгновенно получала отпор. Коля и Нина легко его забивали.
Одновременно и Коля начал странные эксперименты над Тамарой Михайловной. Минут за пятнадцать до конца занятий он выскакивал в коридор и приглашал ее в зал, где она и сидела, забившись в угол, будто скованная судорогой, и таращилась на нас. Потом хватала Володю, произносила свою скороговорку и уволакивала его. Постепенно время ее сидения в зале увеличилось до получаса. Я совершенно не понимала, что бы это значило, но у Коли были какие-то свои резоны.
Сегодня я читала штук десять новых стихов. Про высокие замки и религию восходящего солнца. Про речь реки и звуки тамтамов. Про обязательную встречу за горизонтом и обещанную любовь.
– Очень интересно, Сашенька, – попытался вставить свои пять копеек Володарский.
Но Нина тут же осадила его своим презрительным «пф-ф-ф»:
– Кажется, кто-то переслушал «Аквариума».
– Почему это?
– Да потому, что он у тебя в каждой строчке.
– И что в этом плохого?
Нина и Коля переглянулись.
– Ну, это же не поэзия. Это рок. Там совершенно свои законы, почти не поэтические.
– И вообще игра в поддавки, – поддакнул Коля.
– Не понимаю.
– Ну ты что, не слышишь, что половина его текстов взята у Боба Дилана?
Я промолчала.
– Нет, – не согласился Коля. – Почему из Дилана? Там Моррисон просвечивает через каждые три строчки.
– Господи, ну что вы разговариваете загадками. Объясните наконец! – не выдержала я.
– Ну вот смотри, у Моррисона есть строки:
«Have you ever seen God?» —
a mandala. A symmetrical angel.
Felt? yes. Fucking. The Sun.
Heard? Music. Voices
Touched? an animal. your hand.
Tasted? Rare meat, corn, water
& wine.
– Видишь, что он делает? Он дает самые общие символы, которые можно трактовать как угодно. Символисты так не поступали. Они вкладывали в каждый символ совершенно точное значение, со скрытыми цитатами и иногда даже указаниями, чтобы текст принимал трехмерное, а то и больше звучание. А здесь все идет ровно наоборот. Понимаешь?
– Нет.
– Как бы тебе объяснить… – Коля пощелкал пальцами. – Вот смотри. Есть два простых символа – ангельские крылья и яблоки. И куда бы ты ни положила крылья, все пространство вокруг приобретет какой-то смысл. Представь крылья на табуретке или их же в клетке, на помойке, на шлагбауме. В любом из этих сочетаний рождается определенный смысл, понимаешь? Потому что символ слишком значим. Или представь себе яблоко. Яблоко на тарелке, яблоко среди крыс, яблоко на рельсах. Цирковой трюк, короче.
– По-моему, это даже здорово. Универсальный ход.
– Да нет, это очень простой ход. Это игра в поддавки. Это работа не со словом, а с восприятием читателя. Не поэзия в хорошем смысле.
– Да почему же?
– Попробую так. Есть такой психологический тест, называется «Пятна Роршаха». Во время теста пациенту показывают разные листы с кляксами, которые ничего не обозначают. И когда тот, кого тестируют, смотрит на эти пятна, он рассказывает, что в них видит. Кто-то видит мрачные
