Мальчик как мальчик - Александр Альбертович Егоров
– Мучитель, – прошептала Маргарита. – Он всё вернет тебе. Всё с процентами. Он будет писать романы для тебя. И один, самый лучший. Он станет бестселлером. Я помогу ему… мы даже на обложке напишем: «Мастер и Маргарита»…
– Довольно, – длинной рукой Воланд хлопнул себя по коленке. – Прекрати этот балаган, Марго. И учти: твоя душа пахнет не намного приятней.
Мастер открыл рот. Ему не хватало воздуха.
– Итак, ты всё понимаешь, – сказал ему Воланд. – А коли это так, я могу сказать тебе: ты превосходный писатель. И твой «Алый Подбой» в миллион раз круче всего этого дьявольского дерьма… «Чертовы Яйца», это надо же было придумать… а раз это поняли пятьдесят тысяч глупых человек, – он показал куда-то в публику, – ты думаешь, я этого не понимаю? Мне только обидно, что это роман не обо мне.
– Можно писать не так, как любишь, – тихо сказал Мастер. – Но нельзя писать о том, кого не любишь.
– Воистину так, – сказал Воланд. – Ты действительно вырос.
Маргарита словно очнулась. Бросила книгу на пол и стала неузнаваемой. Ее глаза бегали, она дышала часто-часто. Длинными пальцами она теребила кудряшки и выглядела совершеннейшей шлюхой.
– Мальчики, мальчики, ну чего же вы делаете такое, – начала она визгливой скороговоркой. – Давайте вы помиритесь. Вы что, ревнуете? Я вас обоих очень-очень… ну хотите, я вас поцелую?
Впрочем, она не двигалась с места. Воланд и Мастер ее и не слушали. Они смотрели друг другу в глаза, будто прощались.
– Фалернского, – сказал W., не оглядываясь.
За его спиной из ниоткуда возник официант с подносом. На подносе было только два бокала.
Двое, по-прежнему глядя лишь друг на друга, взяли бокалы за ножки. В бокалах густо переливалось янтарное вино. Алмаз на пальце Воланда отбрасывал отблески.
Иван Бездомный наблюдал за происходящим и не мог ничего понять. Он тоже не трогался с места. Порывался сделать что-то, и даже поднимал руку, словно желая что-то сказать, но всякий раз останавливался. Маргарита метнулась к нему и внезапно прильнула к его груди, оказавшись на голову ниже, – и стало окончательно ясно, что на сцене происходит страшное, небывалое и непоправимое.
– Прощай, Мастер, – сказал Воланд.
– Прощай.
С этими словами оба подняли бокалы и, вначале пригубив, медленно выпили до дна.
Софиты стали медленно гаснуть, и фигуры растворились в темноте.
* * *
А после – фонари летели мимо, и дорожные указатели всплывали, указывая стрелками, куда не нужно поворачивать. Молчаливый водитель даже не глядел в их сторону. Петрович знал ночную Москву, как свои пять пальцев.
Ты устроился рядом с ним. И по детской своей привычке вглядывался в сияние улиц. Понятное дело, в Питере не было таких высоток, и встречные «бентли» не так часто слепили фарами.
Светка нервничала. Мы сидели рядом на заднем сиденье. От самого театра не разговаривали ни о чем. Сцена с наказанием Мастера вымотала нас всех. И даже меня, который просто смотрел.
– Утверждаем сценарий? – спросила потом Светка (вполголоса).
Я пожал плечами.
– Было забавно видеть, как вы обнимались, – сказал я. – Тоже спонтанная находка?
– Ничего. Пусть привыкает.
Светка прищурилась на фонари:
– Если ты думаешь, что меня тянет к мальчикам… Успокойся. Пока еще не тянет.
Несколько минут мы молчали.
– Хочется выпить, – сказал я затем. – Заедем куда-нибудь?
– Тихо. Митька услышит. Ему спать пора.
Нет, ты не слышал. Ты о чем-то размышлял там, на своем переднем сиденье. Провожал глазами светящиеся вывески.
Наконец обернулся. И спросил, застенчиво улыбаясь:
– Может, посидим где-нибудь?
– Никаких посиделок! – очень правдиво рассердилась Светка. – Завтра репетиция. Насмотрелся, как мужики пьют? Они же, Серега, потом фалернское-то добили в гримерке… Юрка с Савелием…
– С пьянством, допустим, надо бороться, – заявил я. – На спектакле компот нальем.
Мы притормозили возле твоего подъезда. Полковничье окно светилось (ты так и не разоблачил Виталия Иваныча, уважал его и побаивался). Выскочив, ты помахал рукой.
– Иванычу привет, – сказала Светка.
– Я постою, подышу воздухом, – сообщил ты нечестным голосом. – Укачивает в вашем «порше».
Посмеявшись, мы уехали.
Остановились у испанского ресторана в Останкино и отпустили водителя. Нас здесь знали и как будто даже готовились.
Мы уселись за мраморной колонной. Спросили гаспаччо, жареного ягненка и красного каталонского вина. По правде, хотелось чего-то другого, да поскорее. Несколько минут я боролся с собой и победил. Мягко улыбаясь, официант принес из бара стакан, в котором болтались ледышки.
Светка хотела что-то сказать, но сдержалась.
Я ковырял вилкой остывшую ягнятину. Светка рассказывала мне театральные новости. Я посвятил ее в кое-какие финансовые схемы, которые сам же и придумал. По всем раскладам выходило, что мы еще долго сможем жить более или менее красиво.
Когда в кармане заиграл звонок, я скривился от досады. Прожевал ягненка, вытер руку салфеткой и только тогда ответил.
– Серега, – услышал я хрипловатый взволнованный голос. – Серега! Ну, слава богу, ты не спишь. Быстро к нам сюда. Бегом!
Из Виталия Иваныча получился бы хороший комбат, подумал я. А потом до меня дошло.
Что-то было написано у меня на лице, потому что Светлана побледнела и оглянулась, заранее ища глазами официанта.
– Да вызвал я скорую, не дурак, – гремел ее дядя в трубке. – Только когда она еще приедет. Быстро дуй сюда. Он только тебя и зовет. Сережа, говорит, Сережа… и телефон просит. У него же отобрали. И еще по башке стукнули… а потом такое началось…
– Дай ему трубку, – велел я.
– Я ж с городского звоню, – уже потише, виновато отвечал Виталий Иваныч. – Провод до комнаты не дотянется. Чего тут говорить. Давай езжай скорее.
Выругавшись, я поднялся на ноги. «Всё плохо», – сказал я Светке.
* * *
Всё и вправду было погано до чрезвычайности. В дверях я встретил фельдшера из скорой. Он с недовольным видом собирал сумку.
– Вы его отец, что ли? – нелюбезно спросил он. Пригляделся и понял свою ошибку, но даже и не постарался исправить. На всё им насрано, этим мальчикам по вызову, подумал я.
А вслух даже говорить ничего не стал.
– Я к чему спрашиваю: с ним и раньше такое случалось? – сказал фельдшер. – Ну, эпилептический приступ?
– Не знаю.
– Не знаете, – протянул он.
– Я и не обязан был знать. К сожалению.
Фельдшер задумчиво кивнул. Что уж он там понял, мне было неинтересно.
– На хроника он не похож, – сказал он. – В общем, острая стадия миновала. Я ему дифенин колол. Между
