Пантелеймон Романов - Рассказы
- Как у тебя голова только терпит? - говорили мужики.
- Что ж сделаешь-то, время такое, надо стараться,- отвечал Николай,- зато теперь про нас в газетах пишут.
И, правда, писали, что в таком-то селе открылась школа для взрослых, народный дом, пчеловодные курсы и т. д. Это происходило потому, что Николай в волостном комитете рассказывал председателю, как о задуманном, председатель волостного комитета рассказывал в уездном комитете, как о начатом, председатель уездного рассказывал в губернском, почти как о законченном, в расчете на то, что пока он до губернии доедет, там уж обделают дело. А тот печатал в газете, как об открытом.
И не только не видели никакого убытка от деятельности Николая, а частенько получали и кое-какую выгоду. Николай вдруг решит разобрать на школу помещичью кухню. Разберут с удовольствием. Но школу класть еще не начали, как у Николая новая идея.
А кирпич лежит свободный.
А в хозяйстве он каждому нужен.
И когда Николай решит общественную библиотеку построить, наложивши на каждого по четыре копейки, то оказывается, что четырех копеек платить не придется, потому что и никакого кирпича нет.
Пойдет посмотреть на то место, где лежал кирпич - его и, правда, нет.
- Ну, и черт с ним,- скажет Николай,- какая тут библиотека, когда бани нету, ходим все как черти немытые.
Библиотеку откладывали.
- Вот это другое дело,- говорили старички,- в баньке попариться не грех, это всякий с удовольствием.
- Взносы небось придется на нее делать? - спрашивал кто-нибудь.
- Нет,- отвечал Николай,- вот амбар помещичий приспособим, перегородки из закромов высадим - и ладно.
Перегородки высаживали, и, когда приходили к нему за дальнейшими указаниями, он раздраженно кричал:
- Ну, какого черта еще прилезли? Чего вам?
- Насчет бани...
- Насчет какой бани?
- Обчественной.
- Вот надоели с этой баней. Всю жизнь сидели без бани - ничего, а то вдруг им баня понадобилась.
- Да нам не к спеху.
- Не к спеху, а лезешь?..
Баню пока откладывали.
- А перегородки себе взять можно? - нерешительно спрашивал кто-нибудь.
- Можно.
- Вот так до весны подработаем,- везде чисто будет.
Когда выбирали Степана, который старался всегда, чтобы все было хорошо, то каждый думал, что раз Степан - хороший человек, то он уж не откажет, если, к примеру, пойтить насчет леску попросить.
И так как каждому что-нибудь было нужно, то поэтому к Степану шли все.
И он никому не отказывал. Писал на бумажке какие-то крючки и отправлял к лавочнику для выполнения.
Но получалось всегда так, что одному даст,- глядишь - обидел другого. Написал одному выдать корову, отобрав ее у прасола, мужичок ушел, благословляя Степана. А через минуту прибежал прасол, прося написать бумажку о том, что его корова не подлежит реквизиции. Степану как-то неловко было отказать и этим обидеть человека. Он написал и прасолу. И когда мужичок прибежал, запыхавшись, и показал прасолу бумажку насчет коровы, прасол, прибежавший еще более запыхавшись, показал ему тоже бумажку насчет той же коровы.
Когда разговор заходил о том, чтобы делить помещичью землю, Степан первый присоединялся к этому, говоря, что несправедливо одному владеть тысячей десятин, когда у мужика и пяти нету.
Но, когда разговор заходил о том, чтобы в это воскресенье начать делить, Степану становилось жаль помещика,- тоже человек, и он говорил, что лучше подождать.
- Как там решат всем народом, так тому и быть. Немножко и подождать-то. Скоро соберутся.
- Да до каких пор ждать-то! Жрать нечего,- говорил кто-нибудь.
- Ну, я тебе записочку к арендатору напишу, он тебе муки даст.
- Что ж ты одному только напишешь, а остальные облизываться будут?
- Зачем одному, можно и не одному.
И все, окружив Степана, получали записки и бежали к арендатору за мукой.
- Вот человек, вот это душа. Чтобы он когда-нибудь тебе в чем-нибудь отказал,- примеру еще такого не было,- говорили мужики.- Не ошиблись, выбрали.
- На душу гляди, никогда не ошибешься. А минут через десять прибегал арендатор и торопливо говорил:
- Голубчик, дай скорей записочку, а то всего оберут, сукины дети.
И чем Степан был добрее ко всем, тем больше его начинали ненавидеть. И дошло наконец до того, что не могли слышать одного его имени, чтобы при том не помянуть своих и чужих родителей.
Лавочник, сообразно своему призванию, занялся хозяйственной частью, главным образом, кооперативом, куда посадил своего племянника, у которого нос посгоянно был в саже, а правая рука почему-то поднималась вместе с левой.
Но лавочник свое призвание, имевшее определение номерного, направлял односторонне: только для себя, забывая при этом об обществе. Поехал к Пасхе за товаром и привез почему-то одного мыла. Дешево очень было. Все подходили к прилавку, на котором лежали бруски серого мыла, и, потрогав руками, отходили.
- Хочешь умывайся, хочешь разговляйся,- сказал Сенька.
- Бани не построили, зато мыла сколько хочешь.
И так как мыла за глаза было много, то лавочник от себя стал сбывать его. Деньги за проданный крестьянам помещичий скот тоже поступили к нему.
- Квиток-то дашь? - спрашивал иногда какой-нибудь мужичок, только что внесший за корову деньги.
- Какой же тебе квиток,- говорил лавочник,- я вот тут тебя запишу.
Он ставил на клочке бумажки какой-то крючок и совал бумажку себе в карман, где у него были еще такие же бумажки.
- Не спутались бы,- говорил мужичок,- по разным карманам бы разложил.
- На каждого черта особый карман, что ли, буду готовить? - отвечал лавочник,- жирно будет, облопаетесь.
А потом и, правда, оказалось, что бумажки спутались: неизвестно, кто платил, кто не платил, и выходило так, что будто вовсе никто не платил, потому что, когда понадобились деньги на покупку товара, денег никаких не оказалось.
- Да ведь бумажки-то ты с нас брал? - закричали все в один голос.
- Брал,- ответил лавочник.
- Крючки-то свои ставил?
- Ставил.
- Ага, ставил? Так где ж они?
- Кто?
- Да бумажки-то эти с крючками?
- Он, должно, не в тот карман их клал...
- Чего галдите, вот ваши бумажки. Все тут записано. Проверяй.
И вынул из кармана пачку смятых истертых бумажек. Все посмотрели на бумажки и замолчали.
- Вывернулся, черт...
- Этот всегда вывернется. Вот отчетность бы завести, тогда бы они попрыгали. А деньги-то у тебя где?
- Деньги разошлись. Где ж им быть? Что я их съел, что ли? Очень мне нужны ваши деньги! - кричал уже лавочник.- Ежели бы я квитанций вам не показал, могли бы орать, а раз все тут, значит, и не галдите.
- Товар надо осмотреть,- сказал кто-то.
- Правильно. Веди в лавку. Зови дьячка для контролю.
Пришли в лавку, стали проверять. Оказалось, что в кассовой книге, в графе, где стоят рубли и копейки, записано "поступило три свиньи".
- Что-то они не в ту закуту попали,- сказал дьячок, держа желтый табачный палец на графе и повернув к мужикам голову с подпрятанной под воротник полукафтанья косичкой.
Ближние к дьячку нагнули головы к книге.
- Ты бы поаккуратней писал-то,- сказал кузнец малому,- тебе тут рубли нужно писать, а ты свиней сюда нагнал!
- Это я спутался, их вон куда надо...- сказал черноносый малый, полез правой рукой почесать затылок, и левая стала подниматься.
- Ты, должно быть, не той рукой писал...- сказал Сенька.
- Поаккуратней надо,- сказал член комиссии,- а то, за тобой не догляди, ты к весне тут целое стадо разведешь.
- Правильно, что ли? - спрашивали задние.
- Черт ее знает! Уж очень намазано чтой-то... Про свиней прочли, а про деньги чтой-то ничего не разберешь.
- Это я тут ошибся да пальцем растер,- сказал малый недовольно.
- Зачеркивал бы. А то скоро кулаком по всей книге начнешь мазать.
Когда же с лавочником заговорили о земле, то он, сам имевший 20 десятин купленной, говорил:
- С этим надо подождать, как там решат. Сейчас пока только налаживаем. Без закону нельзя. Вот соберутся, тогда... Зато мы с вас никаких налогов не берем.
Если кто-нибудь приходил к нему с запиской от Степана, который просил выдать просителю кирпича на хату, лавочник говорил:
- Нету кирпича. На школу пошел.
- Да ведь школы-то нету?
- Школы нету потому, что курсы решили строить.
- Да ведь курсы-то не построили?
- А, черт, пристал... У Николая спрашивай.
Проситель шел к Николаю.
- Кирпич из разломанной кухни брал? - спрашивал Николай.
- Брал...
- Ну, так какого же черта лезешь!
И выходило так, что все терпели от троих. С одной стороны, от пустой головы Николая, с другой - доброй души Степана, с третьей - от односторонне направленного номерного дара лавочника.
- Этому черту в святые надо было идти, а не обчественными делами заниматься,- говорили про Степана.
- Вот засели, окаянные, на обчественную шею. Когда ж это с фронту придут?!
- Кто же это вам удружил таких? - спрашивал кто-нибудь из мужиков.
