Царь горы - Александр Борисович Кердан
Но желающих заклеймить Андрюшкина открыто сразу не нашлось. И даже не из солидарности с «варягом», а из осторожности: сегодня выступишь против, а завтра тебе «ответка» прилетит.
Шведов переспросил ещё раз, и снова – тишина и ни одной поднятой руки.
Тогда Шведов сам предоставил слово полковнику Ахметшину, члену парткома штаба округа.
Этот Ахметшин, горячий и круглолицый, со вздёрнутыми, как у дореволюционного обер-офицера, усиками и накрепко прилипшим к нему прозвищем Джигит, был штатным оратором на любом партсобрании. К месту или не к месту, он не пропускал ни одного случая покрасоваться на трибуне и громогласно с неё заявить о своём согласии с курсом партии. Потому и числился всегда в рядах передовых офицеров-коммунистов и с Доски почёта, как говорится, не слезал.
– В условиях, когда наша партия и весь советский народ строят социализм с человеческим лицом, вы моральный кодекс строителя коммунизма забыли, товарищ Андрейкин… – как по писаному начал Ахметшин.
– Андрюшкин… – поправил его Шведов.
– Да-да, Андрюшкин… – нисколько не смутился Джигит. – Да, вам надо бы помнить, коммунист Андрюшкин, что нельзя желать жены ближнего своего…
Агафонов брезгливо поморщился:
– Дамир Абрарович, думайте, что говорите! Нет такого в моральном кодексе строителя коммунизма!
Но Джигита не просто было сбить с темы.
Он еще минут десять распространялся о том, что облик члена ленинской партии должен быть лучезарным, как пик Коммунизма на Памире, что всякий, кто запятнает его, пятнает облик партии и поэтому недостоин быть в её славных рядах.
Речь Ахметшина внезапно разозлила Летова. И даже не общими словами про «человеческое лицо перестройки» и «моральный кодекс коммунизма», а тем, что все в их управлении знали, что у Джигита в каждом гарнизоне округа имеется пассия, с коей он каждый раз уединяется совсем не для изучения устава партии, пока другие члены инспекционной группы проверяют мотострелков и танкистов на стрельбище или на танковой директрисе. Так что не блудливому Джигиту о нравственности рассуждать!
«А ведь Ахметшин тоже мечтал стать заместителем начальника управления… – смекнул Летов. – Неужели это он, чтобы сместить Андрюшкина, накатал на него кляузу?»
Цветастая речь Джигита всё больше походила на бесконечный кавказский тост. В зале уже дважды аплодировали ему, но намёка Джигит не понял: говорил и говорил без умолку…
Наконец Шведов оборвал его, ссылаясь на регламент, и Ахметшин вернулся на своё место, довольный собой.
Следом за ним выступили ещё два штатных оратора, без которых ни одно партсобрание не обходилось: майор Коцюба из отдела полигонов и подполковник Зобов из отдела планирования боевой подготовки.
Они тоже, как под копирку с Джигитом, возмущались случившимся, осуждали «непартийное поведение» Андрюшкина и поддержали предложение исключить его из партии.
В конце прений слово попросил начальник управления генерал Дульский.
Он отёр лысину платком и сказал, словно извиняясь:
– Полковник Андрюшкин – офицер опытный. К нему как к моему заместителю у меня нет никаких претензий. Он профессионал высокого класса…
Но панегирик генерала оборвал Агафонов:
– Мы здесь и сейчас, товарищ коммунист Дульский, не профессиональные качества коммуниста Андрюшкина разбираем, а его морально-бытовое разложение. Вам это разве не понятно?
И генерал как-то сразу сник.
«Не хочет ссориться с Агафоновым. За себя боится!» – догадался Летов. По управлению ходили слухи, что Дульский сам едва не попал на парткомиссии под «раздачу» за свою дачу, которую строил с привлечением солдатиков из местной дивизии.
– Скажите, что вы предлагаете? – сурово, как прокурор, воззрился на генерала Агафонов.
– Ну, если вопрос стоит таким образом, предлагаю исключить… – опустил глаза генерал и снова вытер взопревшую лысину.
Агафонов покосился на Шведова: мол, что тянешь, веди собрание!
Шведов и сам торопился поскорее закончить обсуждение.
– Таким образом, поступило одно предложение: коммуниста Андрюшкина за моральное разложение из рядов партии исключить! Есть ли другие мнения? – протараторил Шведов, словно боясь: вдруг найдётся в стаде паршивая овца и испортит партийный суд, пока что идущий в обозначенном парткомиссией направлении.
– Если других предложений нет, ставлю на… – Но Шведов не успел закончить фразу.
Летов, будто бы даже помимо своей воли, вдруг вздёрнул руку.
– Вы хотите что-то добавить, товарищ Летов? – удивился секретарь парторганизации: от обычно неприметного и скромного капитана он никакого подвоха не ожидал.
Летов, не узнавая собственного голоса, промямлил, что-то про перестройку, которая должна давать каждому коммунисту право исправить допущенные ошибки, и предложил:
– Предлагаю вынести коммунисту Андрюшкину за его поведение строгий выговор с занесением в учётную карточку! – Закончив тираду, он торопливо опустился на стул.
«Чего я повёлся на эту гласность? Мне ведь ещё служить и служить, как медному котелку… – запоздало спохватился он. – Теперь меня Шведов с Агафоновым точно с дерьмом смешают…»
Но слово, как пуля, которую, уж если та вылетела из ствола – обратно не вернёшь.
Шведов переглянулся с Агафоновым: делать нечего – демократический централизм ещё никто не отменял: если поступило два предложения, надо ставить на голосование оба.
Первым поставили вопрос об исключении.
– Кто за? – спросил Шведов и маленькими, испуганными глазками пробежался по рядам. Он изо всех сил старался придать своему взгляду проницательность и гипнотическую силу, с какой Чумак с экрана телевизора заряжал воду в трёхлитровых стеклянных банках. Но не подействовал гипнотический взгляд Шведова на решение коммунистов, как не помогло и присутствие на собрании строгого Агафонова.
За исключение Андрюшкина из партии проголосовали всего пять человек.
А за предложенный Летовым строгий выговор с занесением – все остальные, то есть большинство.
– Ты что, капитан, против линии партии прёшь? Кто тебя за язык дёргал? Что ты вообще понимаешь?! – распекал Летова после собрания Агафонов. – Мы тебя самого на следующем собрании рассмотрим за твою политическую близорукость!
Стоящие рядом с ним Шведов и генерал согласно кивали Агафонову, хотя Летову и показалось, что генерал при этом поглядывал на него одобрительно.
Может быть, ещё и поэтому Летов, поначалу струхнувший от проявленной смелости, а после прижавший уши от нагоняя секретаря партийной комиссии, вышел из штаба с дерзкой мыслью: «Сейчас не тридцать седьмой! Каждый у нас в стране вправе свою точку зрения иметь и вслух её высказывать! Перестройка ведь идёт и гласность! Они и армии тоже касаются…»
Домой он шёл, широко расправив плечи и гордо вскинув голову, как-никак, а именно его предложение не позволило судьбу человеку поломать, с «волчьим билетом» из армии уволить.
«Конечно, Андрюшкину на должности
