Виктор Ревунов - Холмы России
- Свет тебе не загораживали.
- А за дверью кто?
- Нет там никого.
- Крюком, крюком замкни!
Полина Петровна поднялась, закрыла дверь на крюк и, встав перед Серафимой, сказала:
- Зачем звала?
- Сядь. Ты сядь. Ведь бабы с тобой. Нам близко нельзя. В глаза вопьемся. Фронтовая, да такая белая - прямо сласть. За четыре года ужто не познобило? О Демушке все плакала?
- Любовь разная - у каждого своя.
- Что я понимаю. Ты доктор. Про все жилочки знаешь, какими живем. Корми, пои и ублажай каждую. Все мы из жилочек? Или не так? Я у Николая Ильича книжку видела. При каждой жилочке номерок. Обидь какую - и захвораешь. А захворал - кому нужен? Вот как я.
- К чему же наговорила столько? - сказала Полина Петровна.
- А к тому. Где она, совесть-то, светлая, темная или какая? Всю книжку перелистала. Нет ее. Одни жилочки.
Серафима повернулась на бок. Мглило в глазах ее, будто глядела на летящих по ненастью птиц. Положила руку на спинку кровати, хотела встать, но лишь всползла на груду подушек и поникла. Ноги ее тонули в смятом покрывале, поразили Полину Петровну изморозной белизной.
- Не встану никак. И летом зябну. Погасла от темна подколодного. Вроде сырость какая. Не просыпалась бы. Напоминание какое-то, чего-то было и не было - потерялось. В августе с холодных ночей туман, бывало.
И дым печной, н дух конопляный вбирает, туман-то.
А по зною маревом восходит: мутно и душно. Дуреет человек. Находит с той поры. Словно хворь. Да так не кончусь. Слышала я будто краем, сделай Фенька шажок за письмо, и не пропал бы Демушка. И ты отказалась, тоже от такого-то шажка. Гордостью своей чуть человека не погубила.
- Это же подло, Серафима. Что ты говоришь? - с отчаяньем, что человек не понимал подлости, произнесла Полина Петровна.
- А какая такая жилочка захворает, если только чуть шагнуть? Демушка все тебе дал, да и сама в силах, ровно сноп, свою жизнь поставила. Не умерла бы при шажке-то. Я за него на край света поползла бы, а ты на шажок себя пожалела. Демушка милый, он и мне воли дал, и красную косынку, а любовное тебе. Я что же, любовного не хочу, а ты совестью попрекаешь. С совестью ты шажок презрела, а я без совести по грязи бы за него поползла.
- Ты что же, любила Дементия Федоровича? Про любовное ты говоришь.
- Какое любовное? Любовное разве в том, как ты думаешь. Он меня девчонкой до моста провожал. Но темной улице, с углом ледяным трактирным, он один, Демушка-то, словом светлым утешил. Не знать тебе его в темноте моей,- приложила Серафима руку к груди.- Ушло. Вздохнуть нечем. Лжи хочется, да такой, что легче кому-то сквозь землю провалиться, чем на суд взойти.
- Какой суд? О чем ты?
- А нам всем суд и всему свету.
-За что же всем?
Она закрыла глаза и снова раскрыла мраком.
- Бога убили. Убийцы мы.
- Ты видела?
- В тетрадке Астафия. Может, сгорела в огне.
Полина Петровна поднялась.
- Вот ты какая гадина!
- А хочется.
- Провались ты сама!
Серафима уползала и уползала под одеяло, скрылась совсем.
- Убей! Убей! - проговорила она.- Топор на кадке.
Слева дверь.
- Такую мразь лечить обязана.
- Полечи, полечи.
Заворочалась и стала выползать из-под одеяла, как из кожи старой, отлинявшей белая литая змея.
Полина Петровна опомнилась возле дома. Заслышала какой-то стук. Оглянулась. Николай Ильич, постукивая тростью, догонял ее.
- Что случилось, Поля? На тебе лица нет.
- Ради бога, не называй ее. Не хочу говорить и слышать.
Вечером Сергей отодвинул доску в заборе и пролез на улицу. Быстро подошла Лия, в пальто и в платке, затенявшем ее лицо.
- Неужели это ты, какое счастье, Сережа.
Они перешли улицу и сели на скамейку в садике старого дома. Рядом сарай раскрытый. Там на старом брошенном диване сидели двое - мужчина в пижаме и женщина в белой кофточке.
- Елагин, будь любезен, закрой хату,- попросил мужчина Сергея.
Сергей закрыл сарай.
- Я должен сказать тебе, Лия...
Она ближе подсела к нему, оглядела его лицо и улыбнулась.
- Ну, говори.
- Прости меня. Не для того, чтоб быть с тобой, а что нельзя уже. Там, за фронтом, жена у меня.
- Зачем ты мне это сказал? - удивилась она.- Ты не стал чище и выше. Ты всегда был чистым и высоким для меня. За то и люблю. Гордись: нравишься двоим.
- Как я люблю тебя! - пораженный, произнес он.
- А ее?
- И ее. Ну, как же. Женою назвал.
Они со слезами смотрели в глаза друг другу.
- Как скоро,-сказала она.-Стала соперницей и чуть ли любовницей твоей. Что ж делать? Я жить без тебя не могу.
- Я люблю тебя, Лия.
- И я. Но уже не то. Что-то снялось и улетело. Значит, так надо.
Он взял за плечи ее, прижался к ее груди, проговорил:
- Я же люблю тебя.
Она поцеловала его в голову и поднялась.
- Что-то улетело, Сережа. Найду в полях, что меня ждет. А не найду, что будет. Прощай, милый мой, прощай.
Она пошла по улице. Сергей глядел ей вслед.
"Лебедь, лебедь ты мой прекрасный".
Он, как-то ломаясь на костылях, взмахами словно полетел за ней.
- Лия!
Она остановилась на уголке, посмотрела на него.
"Нет, нет. Надо родиться заново",- и угол отсек ее от Сергея.
Он снова увидел ее вдали, перед башней Донского монастыря, как бы склонялась и склонялась женщина в платке, опускалась под бойницами.
Полина Петровна поставила на плиту чайник. Подошла к окну. Радужной влагой парило из гущи вековых лип. Шуршала, плескала и звенела дождевая капель.
А вдали еще мокли облака над крашеными крышами в садах по луговому угорью.
"Какой лжи она хочет,-втравились в сердце слова Серафимы. - И откуда такое?"
Если бы знал лжец, что тут же сам провалится за ложь, не было бы и лжи.. Но потому-то лжец и смел, что знает: чем чудовищнее ложь, тем тяжелее правде размести ее. И страшнее для него лай собаки за закрытой калиткой, чем все проклятия, которыми грозит правда с плевком лжеца на своем лице.
"Да как же можно!" - подумала Полина Петровна.
Вот и все, что могла, негодуя, подумать.
Но так и копится в мире гнев и ненависть, рождающие из бессилия силу карающую, и так выходит, что лжец сеет семя погибели своей.
В прихожей раздался звонок.
"Она!-решила Полина Петровна, что Серафима пришла: не отбесилась.-Тряпкой ее",-лишь вздохнула: не позволяла совесть, отличая достойное от дурного.
Открыла дверь. Лия стояла с чемоданчиком и плащом на руке.
- Лия! Ну, заходи. Как хорошо, что пришла. Кудато собралась?
- К Вале Звонцовой. А на самом деле...-не договорила.
Полина Петровна провела ее на кухню. Лия поставила на стул чемоданчик и положила плащ.
- Куда же, если не секрет?- спросила Полина Петровна.
- Возьмите с собой.
- На фронт? Не имею права.
Полина Петровна поставила блюдца и чашки для чая.
Лия сняла косынку и показала подрезанные под затылок волосы.
- Зачем же? Такие красивые,- пожалела Полина Петровна.
- Я все равно уеду.
- Что-то случилось? - подсказало материнское чутье.
"Неужели из-за Сергея? Какой-нибудь пустяк. А потом не вернешь".
- Ничего, ничего,- успокоила Лия.- Чуть не уехала.
Машина остановилась. Солдаты замахали мне.
- А кто слезки утрет?
- Я не боюсь.
- Ты не представляешь. Как тебе объяснить. Война не для тебя, и вообще не для женщин.
- А как же другие? Вы?
- Разве хорошо? Объясню тебе как врач. Мужчина в любви передает женщине как бы шифровку об увиденном и пережитом. Женщина разбирает ее и, что необходимое, самое нужное, оставляет в наследство детям. Чем сильнее, шире и прекраснее мужчина душой, тем точнее его шифровка. Ведь цель природы рождение и обновление-жизнь, а не тупик. Не разрушай себя, глупенькая...
А фронт - вся земля.
Лия взяла щипчиками кусок сахара из оплетенной серебром вазочки и опустила в чашку с чаем. Посмотрела, как па поверхности заморосили пузырьки воздуха.
- Та1,! воюют.
- Да на такой же улице или лугу. Сережа разве не рассказывал?
- Хочется самой,- стояла на своем Лия.
- Л что будет дома? Ты подумала? И мое положение. Взять - боюсь и не взять - боюсь. А если что случи гся с тобой? Всю жизнь проклинать себя.
- Я сама отвечаю. На Окружной эшелоны. Мне сказали уже. Только документы нужны и характеристика.
- Скажи: у тебя что-то серьезное с Сергеем?
Лия взяла чемоданчик и плащ. Прижалась вдруг к двери и заплакала.
- Не надо. Побудь со мной,- с лаской уговаривала ее Полина Петровна.- А утром ты и Сережа проводите меня.
Лкя проглотила слезы.
- У него жена.
"Так вот кого он звал в бреду",- с тоской подумала Полина Петровна, что уже случилось непоправимое.
- Она укрыла его раненного. Бывает же,-как-то хотела объяснить обычным.
Глаза Лии мерцали из-за респиц.
- Я не жалею. Кончилось. Началось другое.
