Совесть - Адыл Якубов
Память подбрасывает и иную, тоже давнюю картину. Нормурад после трех лет учебы в Ташкенте вынужден был вернуться в кишлак. Разоренный отец умирающий лежал в постели. Мельницу купил Вахидходжа. Он пригнал людей спиливать тополя у плотины. Невдомек было богатею, что через каких-нибудь десять — двенадцать лет сын разоренного Шамурада конфискует и мельницы и лавки его собственного сына Кудратходжи!
…Солнце высоко стояло над мельницей, небо было безоблачно. Нормурад так отчетливо видит все, будто случилось это вчера. Люди с арканами, с топорами подошли к тополям. Аисты словно поняли, почуяли беду, С тревожным «гач-гач!» взлетели с гнезд. Обеспокоенные их криками, поднялись и аисты из соседних садов, с куполов мечетей, а за ними и с кладбищенских вязов. Все небо заполнили облачно-белые птицы. Их крики, казалось, должны разбудить весь мир. И в этот миг от нижней мельницы донесся отчаянный вопль:
— Нормурад-ака! Велите им, чтобы не рубили! Велите!..
Кричала Гульсара! Она прижалась к стене мельницы и плакала — тонко, пронзительно, жалобно. Но белый тополь, подпиленный людьми Вахидходжи, уже клонился набок, уже подминал огромным стволом соседние тополя, ломал могучими ветвями шелковицы и карагачи… Рухнул старый тополь, и содрогнулась земля! Гнездо аиста, пока падало дерево, отделилось от его вершины и на миг повисло в воздухе, потом медленно перевернулось, полетели вниз сухие хворостины, перья, высохшая шкура змеи — к ногам онемевшей Гульсары…
Еще он помнит…
Хватит! Зачем бередишь душу воспоминаниями, Нормурад? Подумал бы хоть теперь, старый воробей, как протянуть в покое остаток жизни. Переехал наконец в родной кишлак — об этом же мечтал последние годы. Хотел создать здесь библиотеку, просвещать молодежь, вот и займись этим.
Не так представлял домла свое возвращение в кишлак раньше. Рядом с ним должна была жить Гульсара. Он видел себя в очках, в свободном, просторном халате — беседует с ребятами, которые пришли за книгами, а старушка хлопочет, готовит чай. Как она хотела жить с ним в кишлаке, на покое, в тишине, вдали от тревог, чтобы можно было наконец с утра до ночи заботиться о нем.
Что же делать? Не сегодня, так завтра и ты покинешь этот мир. Но до того дня, до того последнего дня, когда закроются глаза, надо жить! И надо доводить до конца начатое дело. Кончай, старик Нормурад, брось терзать себя. Терпи, старик, терпи!..
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Люди с поминок уже разошлись. В большом доме Атакузы светилось лишь одно окно. Зато новый дом в глубине двора, построенный для Хайдара, весь был пронизан яркими огнями. Из открытых окон неслась музыка, слышались взрывы звонкого девичьего смеха.
«Ах, молодежь, молодежь! — вздохнул Атакузы. — Приспичило! Не могут подождать день-другой!»
Осторожно, стараясь не шуметь, поднялся на айван большого дома. Отсюда, с открытой веранды, хорошо видна была гостиная. У самого окна, чуть наклонив голову, прикусив нижнюю губу, Алия гладит рубашку. Знакомая с молодости привычка. Всегда так склоняет голову и прикусывает губу, когда сосредоточится на каком-нибудь деле. Теплая волна поднялась в душе. Алия переступила уже порог сорокалетия, родила ему троих сыновей и дочь — а все еще по-девичьи тонка. И лицо молодое, лишь на щеках у тонкого прямого носа и на лбу обозначились первые морщинки да что-то в глазах стала заметна усталость.
Атакузы бесшумно открыл дверь.
Алия взглянула на мужа:
— А где же дядюшка?
— На кладбище. Видно, хочет испросить прощения у тетушки за грехи молодости… — Атакузы улыбнулся, но его остановило серьезное лицо жены. Подошел, обнял нежные узкие плечи. — Спасибо тебе, мать!
— За что это? — Алия широко раскрыла глаза, продолжая гладить.
— А как же… Нелегко было тебе. Вот уже полтора месяца, что ни день, все люди.
— Ладно уж, — Алия сильно провела утюгом по белью. — Кто же еще, кроме нас, поможет бедному дяде? Был бы жив их сын… Ночью как подумала, так и не смогла уснуть…
— Ну, мы сделали все, больше даже, чем родной сын! — Атакузы наморщил лоб. — Весь народ видел. Не было человека, кто не сказал бы мне спасибо. Да оставь ты свой утюг. Давай поговорим! — Атакузы присел на диван, сунул под бок подушку. В запавших от бессонницы глазах блеснула озорная улыбка, и лицо, загорелое дочерна, подобрело, смягчилось. — Ну, как там двигаются дела, ханум? О свадьбе говорю. Что думают молодые?
— Молодые… — Округлое, белое лицо Алии зарумянилось. — Зятек наш будущий торчит тут с утра до ночи. Ну и молодежь пошла! Не стыдятся ни тещи, ни тестя.
— А дочь где?
— Веселится вместе с ними!
Густые брови Атакузы на миг сошлись на переносице и тут же разгладились.
— Ладно! Их время сейчас! Пусть делают как знают! Ну а что твоя будущая невестка, тоже здесь? Нет? Отчего так? Или эти чересчур современны, а она, вроде тебя, отсталая? — Атакузы встал, выпрямил спину, поправил ремень на подтянутом животе. — Хорошо! Поговорю с ними сам; Но и ты скажи своей сватье… Фазилатхон. Если дочь будет хорохориться, то и для сына ее не будет моей дочери!
— Бедняжка, разве она сама может решать…
Вчера утром возле правления Атакузы неожиданно встретил Латофат. Она не такая щеголиха, как Тахира, но надо отдать должное, хороша. И опять напомнила она ему Фазилат в пору ее цветения. Та же яркая, броская красота. И, как всегда при встрече с Латофат, тревожно заныло сердце. А тут еще узнал, что будущая невестка ненаглядная надумала дальше учиться и сюда приехала не одна, а с научным руководителем из Ташкента, с тем самым — с жердью. Собирается ставить здесь какие-то опыты! Ставь, ставь… Если что, то и братцу твоему не видать Тахиры.
— Бедняжка… Тоже мне! — Атакузы нехорошо усмехнулся. — Я говорю серьезно. Пусть только отколет какое-нибудь коленце. — Атакузы решительно вышел из комнаты.
Полумесяц, только что сиявший в небе, спрятался в гуще деревьев, небо было полно белых крупных звезд, одна ярче другой. Атакузы прошел мимо густых гранатовых кустов в глубь сада. Там, в глинобитном дувале, темнела калитка в соседний двор с четырехкомнатным домом. Здесь поместил Атакузы своего дядю. А раньше здесь жил главный механик колхоза Наимджан со своей семьей. Атакузы переселил его в один из новых домов на окраине кишлака. Наимджан, парень простой, добродушный, как будто ничего не имел против, только жена у него горластая, уперлась, как коза: никуда отсюда не перееду. Потом вроде бы примирилась, но, когда переезжала, навешала, что называется, на раиса всех собак. Уж такой шум подняла. Было чему порадоваться недругам Атакузы. Есть такие,
