Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник] - Андрей Георгиевич Битов
…Альбом Саши Непомнящего «Экстремизм» я впервые услышал именно в этой экспедиции, в Заозерном, мне дал его послушать Леша, наш бригадир-старшекурсник, который меня туда и пригласил — я учился в Литературном институте, перешел на четвертый курс. (С Лешей мы были знакомы по «правой» тусовке в Москве, которая крутилась рядом и внутри Фронта национал-революционного действия.) Это был первый альбом Непомнящего, который я услышал, он произвел на меня ошеломляющее впечатление. Сейчас мне больше нравятся «Хлеб земной» и «Поражение», я очень люблю удивительно светлый Сашин интернет-дневник последнего года его жизни. «Экстремизм» уже не совсем мой, хотя некоторые песни слушаются так же пронзительно. Этот альбом для меня навсегда останется связанным с морем, греческим городищем, лиманами и дюнами — местом, которое запомнилось как «самое красивое и печальное на свете», словно уголок пустыни на последней странице «Маленького принца». Я вспоминаю, как сидел на песчаном холме за раскопками, слушал с Лешей (каждому по наушнику) кассету Непомнящего; и мне представлялись дороги с птицами на проводах, Китеж и Килиманджаро — тот эпизод в рассказе Хемингуэя, где выясняется, что самолет не летит в Арушу, а впереди темнеют горы. И мы — все мы — уже понимаем, куда держим путь.
«По своей земле»
Когда ты идешь по своей земле,
Кто имеет право бить тебя по лицу?
А. Непомнящий. «Экстремизм»
Нельзя сказать, что эта драка возникла совсем на пустом месте: повод все-таки был. Мы с нашей бригадой и примкнувшими девушками-студентками (которые на раскопке чистили черепки амфор) пошли пить водку на берег моря. Было холодно, купаться не хотелось, мы быстро опьянели и пошли брать еще с Олегом, симпатичным кудрявым первокурсником (он говорил, что по происхождению кубанский казак), и Лешей в палатку на центральную улицу. По пути распевали песню группы «Лицей», то есть валяли дурака — двое изображали гитары и пели «пам-пабабам», а я тянул: «Свет твоего окна для меня погас, стало вдруг темно…» Вернулись, спели, покричали «Слава России!» еще что-то радикальное. Некоторые промолчали, но никто не обижался. Олег предложил скандировать «Хайль блиттер!», то есть «Слава поллитру!» — так немецкие бюргеры с иронией переделывали нацистское приветствие. Уже было очень поздно, море казалось свинцовым, волны широкой полосой накатывались на берег.
К этому времени Даша — главная красавица экспедиции — захотела вернуться в лагерь, а я увязался ее провожать, почему-то решив, что она мне нравится. Даша шла впереди, по узкой улице, расчерченной фонарями, ее клетчатая юбка-шотландка маячила у меня перед глазами, она пела «Джингл-беллз», рождественскую песенку, и весело подпрыгивала. А я грустил, что она меня не любит, мы не целуемся прямо здесь, и главное — чувствовал, что быстро и неудержимо пьянею. Когда мы пришли, я уже был зол на Дашу за мою непонятую любовь и, что-то сказав на прощание, побежал на берег моря; в голове гудело, под ногами скрипели консервные банки — лагерь был расположен недалеко от поселковой свалки. Спьяну я забыл, в какую сторону поворачивать на берегу, и обратился за помощью к торговцам шашлыком. В моей памяти зафиксировались смазанные кавказские лица, память еще не отключилась, но цепляла события избирательно. «Где ребята, — спросил я у них довольно вежливо, — которые тут сидели…» Задал этот вопрос несколько раз и, наверное, слишком настойчиво, потому что надоел продавцам, и они стали бить меня вдвоем: наверное, тоже были пьяные, но трезвей меня. Я уклонился, пара ударов попала по спине, несколько — по голове. За мной они не гнались, я пошел на берег, вдоль полосы прибоя — искать своих. Когда я их нашел, все на тех же скамейках у моря, мне уже сильно хотелось отомстить продавцам шашлыка: все-таки противно, когда бьют так, ни за что. Я с ходу прокричал «Наших бьют!», коротко рассказал о драке. В итоге мы почти сразу решили «разобраться». Пошли почти все. Паша, рыжий высокий парень, голосовавший за Зюганова на президентских выборах «Голосуй или проиграешь» и этого стеснявшийся. (Как и многие — стеснялись самого нерешительного Зюганова и собственного идеализма.) Володя, интеллигентно хипповавший: сразу после приезда он вылепил полосками пластыря на груди «пацифик», потом загорел, и у него остался значок — белые линии на темной коже. Высокий и красивый Леня — воспитанный еврейский юноша с бархатными глазами, казак Олег, Максим второй — длинноволосый невысокий блондин, и Иван, семнадцатилетний «приблатненный» парень. В поезде по дороге в Евпаторию он рассказывал мне, что «целый год жил «по понятиям» — это тяжело, но правильно», поэтому он не хотел сразу драться, а сначала перебазарить с пацанами. Мы шли по пляжу, в голове шумело, помню кадрами: медленно один, потом второй, третий — как ботинок погружается в песок, потом он поднимается вверх и песок рассыпается. Иван сразу отправился к палатке — общаться «по понятиям». К нам вышло двое-трое человек, мы сблизились, и тут я с криком «что с ними разговаривать, их надо бить!» ударил ближайшего ногой, попал удачно, он упал. Тут все и закрутилось…
Сначала мы даже «одерживали верх», оттеснив противника к палатке. Крепкий Паша практически вырубил одного, но потом ситуация изменилась. Откуда-то на подмогу шашлычникам прибежали еще несколько здоровенных мужиков‑украинцев, так что у них получилась настоящая интербригада. Соотношение сил изменилось один к двум не в нашу пользу, и мы начали получать. В этот момент я дрался с каким-то мужиком в летах, он орудовал шампуром — сначала пытался меня колоть, я увернулся, шампур соскочил, оставив ссадину на животе. Тогда он стал размахивать им, как саблей — лупить с двух сторон, к нему подбежал еще один, через какое-то время — в драке его сложно отметить, кажется, что все тянется часами, а на самом деле доли секунды — я оказался у фанерного щита. Рядом со мной дрался Паша, меня уже дважды сбили с ног, пьяные продавцы вопили, чтобы им выдали «этого, да, в синей рубахе»
