Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
странно думать об этом забрезжившем в нас тогда вселенско-воспроизводящем человечество тепле – возле остывшей котельной, в угрюмости красного кирпича и растущей из него чёрной трубы высматривать озарение тех лет. забыв о кафельных внутренностях и вспышках отроческого бессильного возбуждения (ещё не переходящего молнией от взгляда через нутро вниз), кирпичные стены котельной таят ребячью радость подрастания и половое провидение будущих побед, будущих нег октябрят-пионеров-комсомольцев с такими вот длинноволосыми и обворожительными Наташами.
школа снаружи нисколько не изменилась – только цветом. побежевЕла и оградой железной обогатилась (дух, печать времени – где верховна частная собственность, там и пониже – уЧАСТки, части, ограды). участки с их теплицами так близко подползли к школе, что нарушают иллюзии прежних перспектив, сбивают масштаб: спортзал кажется ниже…
печальный изнутри, какой-то покинутый в часы наших «кавалерийских» занятий в нём, спортзал – слишком высокий и большой по сравнению с нашими типовыми московскими. он был совсем новым, и сейчас не кажется старым – но тогда, в 1984-м он ещё пах стройматериалами, побелкой и чужим, напрыганным-набеганным тут потом-детством, а поля за школой казались бескрайними, как и лес за дорогой, где намечалась для нас «Зарница», если прекратятся дожди… но они всё лили и лили, потому и был я забран до окончания смены мамой…
отчего коллективный и воспитывающий детей активный отдых в пионерлагерях – перестал быть нужным обществу? ведь в нём жило только хорошее, и потому пространства, организованные под этот отдых, ещё способные стать матрицами для других воспитательных пространств – не должны приходить в упадок. это коммунистическое, мятежно-Человеческое противление законам природного времени я и ощутил в корпусе старшеотрядников…
пионерлагерЯ используются (понятно, что не под оригинальными названиями) даже на Украине, а у нас почему-то стоят запущенные, загадочно ненужные. хотя, при густоте детского населения Москвы (правда, лагеря уже и не ведомственные – не знаю как всё уползло в Росатом, ведь и ГЕОХИшные дети-мы получали путёвки) такие места были бы на вес золота. родителям – спокойствие и уверенность, что на месяц дети не просто под присмотром, а ещё и научатся многому. самим детям – новый, сказочный мир, который открывает коллектив и бурная кружковская жизнь…
вот эта самая дорога к свободе – за ворота, – была для нас в то лето самой желанной. свобода была связана с родителями, конечно, ведь они знают, куда нас увозить, и мы помним, что туда, направо… и иногда эту светлосеренькую поперечную реку Свободы мы переходим – на хореографический кружок когда идём в спортзал (и школу нам, конечно, предоставляют – какие могут быть барьеры у детей?), и поглядываем в условную сторону дома. свобода-мама заберёт же когда-то отсюда. но к столовой возвращаться, отплясав в спортзале красных конников, – приятно. тоже ощущение дома маленького…
добрая миловидная смотрительница, стряхнув с меня набранные в чащобах листья, развеяла и мои мечты: Росатому ведь придётся всё сносить, восстановлению деревяшки не подлежат.
пусть так, пусть построят новые корпуса – но невидимое коллективное тело пионерлагеря необходимо воскресить! пусть вам это покажется фёдоровщной – но это нужно нашим детям.
мир, порубленный на индивидуальные и всё более расползающиеся по уровню комфорта и доходов клетушки – должен где-то заканчиваться и переходить в свою противоположность. и воспитание через коллективно-распределённую деятельность – самое лучшее, а когда оно и в едином идейном устремлении ведётся, что посчастливилось нам не просто видеть, а впитать, так это вообще мечта и роскошь, ради которой у Росатома уж точно найдутся средства. важно только идейно понять, какая непреходящая ценность скрыта в этих заросших пространствах.
я не стал возвращаться той же дорогой, я поехал вперёд и правее – к обещанной, но несостоявшейся «Зарнице», – посмотреть, понять, что же это была за перспектива, этот тогда окружающий неизвестностью и порядком чужеватый и огромный мир полей, колхозов, лесов… и холщовый запах недавно убранных, скошенных, но не подобранных силосных культур (точно, как в пыльных полях Турции, в Дидиме) прянул в жадные ноздри велосипедиста нежданною наградой. и травянистая дорога загадочно, извилисто и вниз, срывая тормоз, вывела меня через садовые участочки петлёй на тот самый поворот к лагерю и заводу, почти к Ярославке (удивительно, как мы не слышали её гула из лагеря – меньше было машин в 1984-м, не было такого количества фур и прочих крупных автомобилей)… и я поехал вдогонку солнцу и тёплому дню, словно боясь, что силы нужных для обуздания велосипеда мышц иссякнут с сумерками.
где-то севернее лагеря, сгустившись для «зарниц» нескольких поколений, уверен, – лес обязательно превращается в тот песчаный обрыв над Ворей в районе исконного Радонежа, который казался мне ещё ранее, в дошкольные годики – краем света со стороны Калистово… если бы отважился сбежать из лагеря или во время «Зарницы» – я обязательно пришёл бы туда, только снимали дачу уже не в Калистово, а у тёти Майи ашукинской.
холщовый запах так и стоит в ноздрях: эта ещё не вся располосованная на частные куски земля говорит с нами, чего-то умного ждёт от нас – может, когда придут помогать колхозам традиционно пионеры? (нам обещали и выезд в колхоз, только я в ту смену не дождался, а состоялось это уже в «Дружбе»)
…на Алтае, в восемьдесят восьмом, всего-то спустя четыре года после «Востока-1», будучи в археологической экспедиции кем-то вроде юнги – я каждое летнее утро поднимался от Катуни к раскопам змеиными тропами, среди камней. под одним из камней лежала и всё время казалась затаившейся гадюкой – зеленоватая шкура змеи, подсохшая, пожелтевшая, завившаяся винтом, но словно сохранившая направление движения и потому кажущаяся опасной.
на обратном пути, за Рахманово, всё в гору да в гору нажимая на педали, я понял, что ездил взглянуть на такую же собственную шкуру детства, незаметно сброшенную
