Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
только есть тут ошибка – слишком многое мы обобщаем в слове «ностальгия». она – больше раба Мнемозины и воображения, она не реалистична, не связана с эго-краеведением. а моё сияние-пребывание на аллее пионерлагеря, попадание в точное место искомого прошлого – это, конечно, никакая не ностальгия. это что-то попроще и не из взрослых ощущений вообще, это именно искомая и обнаруживаемая только ТАМ, ощущаемая лишь в этой зоне соприкосновения с Реальностью детскость – неприличнейшее состояние для человека взрослых лет.
дорогу, однако, мне преградила собачья будка, даже две. шуршание шин велика по осенним листьям вызвало не агрессивный, но всё же лай. конечно – какой-никакой, а сторож у этих мест быть должен. на моё счастье им оказалась интеллигентная и улыбчивая пожилая дама, явно из научной среды, которая мгновенно одобрила мой рейд – видимо, наблюдая в глазах моих бушующие чувства. и предупреждает мудро, метко:
– Только не разочаруйтесь…
да, не скроешь страстности, когда необходимо «застолбить», засвидетельствовать, выудить, то есть обнаружить в том неизменном месте на Земле помещение моих первых пионерских (вспомнил – не были мы ещё пионерами, в октябрятском звании приехали) впечатлений! место старта в жизнь уже не только школьного, но более широкого, с этих пор всё расширяющегося коллектива под именем Человечество. когда всё это пионерлагерное мироустройство, начиная с чемоданохранилища, открывалось впервые…
тут всё вдоль аллеи заросло так, что пробираться к нашему корпусу пришлось окольно, через кирпичную котельную (которую почему-то с ходу не помню), узрев впервые и деревянный дом для персонала лагеря. ничто не работает, конечно же, не заселено, всё стоит тихо и, кажется, спит, только меня и ждёт…
вот этот, блёкло-жёлтенький, с террасными окнами крыльев, и есть мой корпус. крапива жалит справа и слева – шорты коротки, как те задранные штаны для бега за комсомолом, только в данном случае – за пионерлагерем во времени. а тогда был бег октябрёнка за пионерами.
внутренняя-письменная речь (с ускорением «ностальгией» метаболизма) начала распирать, петь на аллее ещё, хотя от аллеи остались только отдельные фонарики, этакие стаканчики в шляпах. но это то самое место, это мой первый пионерлагерь, и из всех этих зарослей, как бы ни жалила крапива – я вырву, выкопаю все мне нужные здания. мой остов, мой остров-ступеньку в отрочество.
да, наш корпус – номер я подзабыл, а он 5-й. пятёрка где-то держалась, но могла путаться с отрядом, его номером. самым-самым младшим.
в отличие от корпусов, где жили отряды постарше, мой уцелел и заперт, не разворован изнутри на стройматериалы. и был он как раз дачно-зелёным тогда внутри и снаружи, жёлтая смытая краска подсказывает… может масштабами показаться заброшенной дачей, но это пространство кипело и как бы надстраивалось, наслаивалось, увеличивалось детской инициативой, суетой, в общем – жизнью.
за этим поблекшим окошком я плакал по дому после первого тихого часа по приезде, глядя в зелёный деревянный замысловатый потолок…
а вот и карнизик, по которому, тайком выбравшись в тихий час из своего, вот этого же «заплаканного» окна, первого от входа налево – мы пролезли, обогнули угол, до игровой комнаты, чтобы подсмотреть в террасное окно, как одна учится ковбойско там танцевать наша вожатая Света – под «шонОри-лири-тАту», под модную тогда синюю мягкую пластинку. готовилась Света в сине-белой клетчатой рубашке, повязанной над пупком, к очередной дискотеке, которая будет в столовой. как же близок карнизик к земле! как же близок угол, до которого мы карабкались так долго и не касаясь земли («выше ноги от земли-и-и» – позже подпела Янка)! непрозрачные, но все целые стёкла не пускают взрослый взгляд в игровое помещение, словно во сне или в морской воде, ставят некий предел погружения.
интересно, что в хулиганствах, подглядываниях мы секундно сплачивались, но настоящих друзей в этом лагере у меня не было, потому и тосковал по дому, словно всё не переходил на новый уровень…
бреду к центру лагеря традиционным (столько десятилетий назад!) путём, дорожкой из бетонных плит, покрытых косой сеточкой.
здание, напрочь утопшее в лесу – это Столовая. главный корпус, перед которым и линейки проходили (нас, как октябрят, туда не звали), и кино показывали тоже в помещении столовой, отодвинув столы. вся эта деревянная архитектура – плод любви к своим (в широком смысле) детям поколения, встретившего ликованием полёт Гагарина и давшего название его корабля «Восток-1» пионерлагерю. доверчиво, но и уверенно (что нам отсюда будут открывать огромный интересный мир) мы входили в эти деревянные, напоминающие миниатюры некоторых павильонов ВДНХ строения («Карелию», например). теперь эти затихшие здания числятся за Росатомом, его ВНИПИпромтехнологии – за естественно-неделимым, неприватизируемым осколком социализма…
грустная действительность разрухи и безлюдности – тот максимум заботы, который дало пионерии нынешнее государство-Труба. не снесло, не застроило дачками, как наши пахотные поля между Ашукино и Данилово, а просто как бы заморозило, что сейчас для меня наиболее ценно. даже если б лагерь использовали как базу отдыха – он был бы не тот. увы, тут диалектика природы сурова: ищешь ведь не наслоения, а под ними именно себя, своё время и самоощущение. а с тех пор даже в этой архитектуре не могло ничего не меняться. ведь к моменту нашего заезда сюда лагерь работал уже двадцать лет, буквально пропитался пионерией, поколениями…
столовая разрушалась. и, буквально, по внутреннему компасу выкопав из елово-берёзовых зарослей вход в Столовую – трёхступЕнную лестницу, по которой отбарабанило столько тысяч ног, я заглядываю внутрь через стёкла запертых входных дверей, сделанных по стандарту 1950-х, очень похожих на балконные в нашей «сталинке» (три секции стекол над одной четвертью слегка выступающего бруском дерева)… и вижу провалившуюся внутрь крышу. чем больше кровля, тем тяжелее – она, конечно, за тридцать-то лет прохудилась, мокла и рухнула. это там у нас шли дискотеки при доморощенной светомузыке, и мы кучковались, двигались подражая страшеотрядникам.
это там мы запоздало и нехотя рассаживались по утрам за завтраками, и с большей охотой – за обедом. а после ужина, попозже – долгожданная дискотека, первые группировки в
