По ту сторону моря - Пол Линч
Эктор работает молча, пальцы бегают, словно крабы, солнце кружит, пока наконец юноша не расстилает на палубе импровизированную сеть. Она занимает половину лодки и будто переливается всеми цветами радуги. Боливар перебирает сеть, то тут, то там подтягивая узелки.
Неплохо вышло, говорит Эктор.
Сойдет, говорит Боливар.
Он крепит сеть к кнехту. Выбленочным узлом привязывает к ней кусок мотора вместо грузила. Снова проверяет на прочность. Прежде чем забросить сеть, они некоторое время ее разглядывают. Всю ночь не могут уснуть, по очереди выбираются из ящика в непроглядную тьму, проверяют. А когда засыпают, и тому и другому снится сеть.
В полутьме Боливар кричит. В сеть попал серебристый восточный тунец. Эктор выбирается из ящика, откидывает волосы со лба, демонстрируя улыбку. Прыгает и вопит, раскачивая лодку, пока Боливар не поднимает руку. Полегче, говорит он, распутывает рыбу и смотрит, как она шлепается о палубу. Эктор наклоняется, протыкает лоснящуюся кожу, подцепляет плавник, проводит пальцем по жирному филе.
Когда Боливар вонзает нож в мясистую часть, из разреза брызжет кровь. Запускает ладонь в рыбу, вынимает сердце, кладет на палубу. Сливает кровь в чашку, меж тем сердце продолжает рефлекторно биться. Боливар медленно кромсает ножом плоть, но бьющееся на палубе сердце отвлекает. Они смотрят на сердце, которое никогда уже не вернется в тело, но все же продолжает биться.
Только посмотри, говорит Боливар. Даже после смерти сердце не сдается.
Боливар смотрит на море и благодарит. Море щедро, сеть делает свое дело. Сначала один тунец, потом другой, разная рыба, та или другая. Однажды – молодая блестящая тигровая акула. Горсть рыбок, которые блестят, будто сделаны из песка. Эктор кладет одну на ладонь и проводит пальцем по брюшку.
Боливар набивает колготки рыбными обрезками и вывешивает на просушку. Рыба, разложенная на кожухе от мотора, медленно запекается на солнце. Затем Боливар сматывает леску и обнаруживает, что самодельный крючок исчез. Некоторое время он смотрит на море, затем пожимает плечами. Все не так уж плохо, говорит он. Рыбы у нас больше, чем мы способны съесть. Над лодкой начинают кружить морские птицы. Время от времени птицы садятся на планширь, и Боливар их сгоняет.
Он наслаждается сочностью тунца. Затем делает глоток и взбалтывает воду во рту. Наблюдает за тем, как ест Эктор, длинные пальцы кладут в рот куски пищи. Сомкнутый рот пережевывает. В глазах юноши появляется свет. Огонек разгорается.
Может, нам стоит дать ей имя, спрашивает Боливар.
Кому?
Дамочке.
Эктор смотрит на чулок, набитый рыбой.
Боливар проводит рукой по дамской ножке.
Кажется, я влюбился, говорит он.
Хлопает себя по бедру, откидывается назад и хохочет.
Затем с неожиданно серьезным видом наклоняется вперед.
Звучит странно, но здесь же хорошо, правда? Я что хочу сказать, все просто. Ничего лишнего. Мы пытаемся выжить, пока нас не спасут.
Эктор перестает жевать, медленно проглатывает. Странно, говорит он, к чему только человек не привыкает. Еды и воды у нас на пару недель. Есть укрытие. Время от времени идут дожди. Море щедро к нам. Я правда думаю, что мы продержимся. Пока нас не спасет какое-нибудь судно.
Боливар кивает.
Конечно, спасет, говорит он. Факт.
Ночью, когда Эктор засыпает, он выбирается из ящика и нежно касается дамской ножки, но тело не откликается.
Боливар разглядывает морскую гладь, необъятный мир до самого шва между небом и морем. Глаза ищут лодку, траулер или судно.
Он думает, что есть жизнь, если не ожидание.
Закрывает глаза, прислушивается.
Вечно чего-то ждешь. А если просто принимать то, что дается?
Он наблюдает, как волна набегает, обрушивается на другую, затухающую волну, жизнь и смерть моря.
Порой его охватывает безмолвная радость. Чувство, которое обретает голос. И оно говорит, что жизнь на панге не так уж плоха. Что здесь впервые все отступает. Тяжесть, что носишь на сердце. Тоска по женскому телу. Боль и жизненные передряги. Он вспоминает тех, кто остался в море. Тех, кого знал, о ком слышал. Борзый, Котяра Франческо, Луис Фернандо, Мануэль Заячья Губа и Старый Фрэнк. Их отцы, отцы их отцов. Может быть, они не погибли, а так и живут до старости, дрейфуя по волнам год за годом, заплывая все дальше и дальше в море, умудряясь поддерживать жизнь, простую жизнь на рыбе и дождевой воде. Может быть, это и правда так. Может быть, они до сих пор живы.
Не могу поверить, что сегодня Рождество, говорит Эктор. Недоверчиво качает головой, кладет фигурку Пресвятой Девы на скамью, закрывает глаза, начинает молиться. А когда открывает их, рассеянный взгляд устремлен в море. Снова качает головой, говорит что-то, но голос звучит как будто издали.
Воображаю, как они отпраздновали вчера дома.
Боливар отворачивается, изучает горизонт. Видит, как просто устроен день: солнце взбирается на свое место, океан такой же, как всегда. Может быть, сегодня Рождество, думает он, а может быть, нет.
Поворачивается, пристально смотрит на Эктора, видит в глазах юноши, как тот разгуливает среди призраков своих родных.
Вскакивает, хлопает в ладоши. Усмехается.
Слушай, сегодня будет самое лучшее Рождество. Мы приготовим угощение. Обычные блюда и что-нибудь особенное. Вот увидишь. Знаешь историю о трех пастухах? Подожди отвечать, пока не услышишь мою версию. Это самая смешная история на свете.
Боливар вынимает что-то из-под кормовой скамьи. Я сделал это для тебя, говорит он. Эктор смотрит на лицо, вырезанное в деревяшке. Глаза щурятся от смеха. Рот расплывается в широкой улыбке.
Эктор стоит, разглядывая деревянное лицо, затем прижимает его к груди.
Оно прекрасно, говорит юноша.
Затем его лицо вытягивается, грустнеет.
А я ничего тебе не приготовил.
Боливар отмеряет двойную порцию воды. Подает свежие ракушки, полоски вяленого тунца и молодого махи-махи, пойманного два дня назад. Указывает на акулье мясо, которое начинает пованивать. Зажми нос, говорит он, и представь что-нибудь другое. Боливар потирает руки и набрасывается на еду, прикрыв глаза, облизывая губы. Эктор медленно пережевывает пищу. Жмурится, словно целиком поглощен процессом.
Они поют песни, которые знают оба, затем Боливар рассказывает истории, ты не поверишь, что со мной было.
Позже Эктор показывает на руку Боливара. Это стертое тату – женское имя?
Мгновение Боливар изучает выцветшую зеленую татуировку на предплечье, как будто успел про нее забыть. Проводит по коже указательным пальцем, пожимает плечами.
Это просто женское имя, говорит он.
А кто она такая, спрашивает Эктор. Что с ней случилось?
Боливар подается вперед и смеется.
Да ничего с ней не случилось. Она – мать моей дочери. Может быть, это с ней и случилось.
У тебя есть ребенок?
Боливар перестает улыбаться. Есть, говорит он. Или был. Я больше не знаю, чей это ребенок. У меня была дочь. Может, и сейчас есть. В любом случае она меня не знает. Думаю, это значит, что у меня нет дочери. Или есть, но у моей дочери нет отца. Да, наверное, так.
Боливар читает выражение лица Эктора – судя по приподнятым бровям, по тому, как юноша подался вперед и раскрыл рот, его распирает от любопытства.
Боливар поднимает ладонь.
Слушай, приятель, мне не нравится, куда зашел этот разговор. У меня от него голова разболелась.
И все же это был лучший день за все время, говорит Эктор. Он устраивается в ящике поудобнее, пытается вытянуть руку, расправить плечо. Боливар натягивает водоросли до самой шеи. Видно, что Эктор хочет что-то сказать, но не решается. Боливар все еще чувствует в юноше невысказанный вопрос. Надо было молчать, думает он. Его это не касается. Не рассказывай ему ничего.
Затем Эктор говорит, Лукреция, интересно, чем она занята? Думает ли обо мне. Может, да, а может, и нет. Может быть, она сейчас с ним.
С кем?
С другим парнем. Мне
