Екатерина Кокурина - Истории с небес
Тут клураканы расхохотались. Мэтт непонимающе смотрел на них, не в силах уразуметь причину такого веселья. Нахохотавшись вволю, клураканы вытолкнули вперед того же самого оратора, и тот, все еще посмеиваясь, начал такую речь:
-- Эх, хозяин, ты все еще не понял, с кем имеешь дело! Есть ли у нас деньги? Да каждый из нас знает не меньше десятка кладов, таких богатых, что одного хватит, чтобы напоить всю Ирландию! Ты забыл, что я говорил тебе в самый первый день? Ведь я обещал тебе показать один из них, если ты выиграешь! Теперь вспоминаешь?
Да, Мэтт действительно вспомнил. А клуракан продолжал:
-- Сейчас мы быстренько наведаемся к ближайшему кладу и притащим его сюда. А ты во весь дух беги к купцам, и заказывай у них вино и джин, виски и бренди, и, конечно, добрый эль! Да побольше -- нужно достойно отпраздновать такой прекрасный день! И не бойся -- если деньги выйдут, мы принесем еще! С нами не пропадешь!
Мэтт снова заплакал, но теперь уже от радости, и кинулся обнимать своих славных и верных друзей. От всей души поблагодарив клураканов, он последовал их совету и поспешил к купцам.
Вернулся Мэтт уже под вечер. Купцы, обрадованные таким большим заказом, обещали прислать все завтра поутру. Когда Мэтт вошел в погреб, у него захватило дух -- вдоль стены рядком стояла дюжина потемневших от времени глиняных горшков, и каждый из них был доверху набит золотыми монетами! А рядом, гордые и довольные собой, сидели маленькие старички в красных колпачках.
С тех пор Мэтт и клураканы зажили еще лучше и веселее, чем раньше. Ни в чем они себе не отказывали, ни в чем не знали недостатка. Каждый вечер в погребе вокруг кадушки собиралась милейшая компания, звучали песни и пронзительный клураканий хохот. И если вы найдете неподалеку от Голвея маленький постоялый двор -- зайдите и убедитесь, что все, здесь рассказанное -- чистая правда!
История о гибели юного Конрада
I.
Юный Конрад был отпрыском одной из знатнейших семей Кента. С самого детства был он одержим мечтой повидать землю скоттов, лежащую на севере. Каждого встречного рыцаря, монаха, бродячего певца расспрашивал он о той земле. Перед его мысленным взором вставали суровые горы, бурные водопады, тихие печальные озера и унылые пустоши Скоттии. Про скоттов говорили, что они народ угрюмый и негостеприимный, чуждающийся пришельцев с юга, но это не охлаждало желания Конрада, ибо он мало верил тем рассказам.
Едва Конраду исполнилось семнадцать лет, как он испросил у отца дозволения повидать мир. Получив благословение, а также доброго коня и доспехи, Конрад ранним майским утром покинул родительский дом в сопровождении двух оруженосцев -- старого Томаса, ходившего в походы еще с отцом Конрада, и юного Уильяма, своего ровесника. Едва выехав за пределы отцовских владений, Конрад, как и следовало ожидать, повернул на север.
Долго ехал он по цветущим английским землям, встречая всюду самый лучший прием, ибо лицом был прекрасен, нравом -- скромен, а в кошельке его радостно звенело немало золотых. Конь под Конрадом был мышиной масти, статный и горячий, покрытый голубой шелковой попоной с золотым шитьем. Сам всадник был также облачен во все голубое с золотом, а у пояса его висел добрый меч, вовсе не игрушечный -- несмотря на юные года, Конрад был уже мужественным и закаленным воином. Следом за ним оруженосцы везли копье и бело-синий щит с золотым грифоном.
Так они ехали, покуда не добрались до сумрачной Нортумбрии, где впервые почувствовали дыхание севера. Места вокруг становились все печальнее, города и селения -- малочисленней и беднее, люди -- суровее. Чувствовалось, что край этот часто тревожат войны. Оруженосцы Конрада стали изредка со вздохами вспоминать оставленные позади веселые земли, но юноша упорно ехал все дальше и дальше на север.
Наконец, маленький отряд приблизился к границе Скоттии и пересек ее. Поначалу край вокруг мало чем отличался от Нортумбрии, разве что был еще беднее и малолюднее, да народ говорил на чужом языке. Но по-английски почти все изъяснялись свободно, а Конрада принимали радушно. Стоило же Конраду заговорить о своей давней любви к Скоттии и желании увидеть своими глазами всю красоту здешних земель, как хозяева расцветали, наперебой рассказывали о самых красивых местах и провожали юношу улыбкой и благословением, не взяв за постой ни гроша. Многие просили Конрада погостить у них подольше, но он вежливо отказывался и ехал все дальше и дальше на север, ибо стремился к горам, считая их подлинным сердцем этой страны.
Чем дальше на север продвигался Конрад, тем чаще слышал рассказы о всяких чудесных и жутких тварях, живущих по соседству. Леса и горы, холмы и озера -- все здесь было густо заселено разным волшебным народом, уже давно редко попадавшимся в Англии. Были среди этих существ и добрые, но все больше -- коварные и злобные, ненавидящие род людской. Конрад не знал, стоит ли верить этим рассказам, привыкнув дома считать их суевериями простого народа, но здесь в них верили, казалось, совершенно все, и даже монахи. Решив, что рано или поздно прояснится, сколько в этих рассказах правды, Конрад слушал их вежливо, но сам ни о чем не расспрашивал.
II.
Июльским вечером, незадолго до заката, Конрад увидел далеко впереди, в лиловой дымке, горы. С каждым днем они становились все ближе и ближе, суровые очертания все больше заслоняли горизонт, пока не наступил день, когда Конрад и его спутники очутились прямо у их подножия. Со стесненным сердцем смотрел Конрад на каменные твердыни -- стесненным от радости, что наконец добрался до желанной страны, но и не только. Ибо в эту минуту в его душе родилось какое-то жуткое предчувствие. Но Конрад был молод, крепок духом, и, отогнав непрошеные мрачные мысли, твердой рукой направил коня на узкую горную тропу.
Здесь, в горах, стало сложнее найти гостеприимный очаг. Народ тут жил по большей части совсем нищий, и путешественникам часто приходилось довольствоваться овсяной лепешкой на ужин и охапкой соломы вместо постели. Горцы были суровы и немногословны, словно мрачная природа того края наложила на них свой отпечаток, но обычаи гостеприимства чтили свято, и вовсе не недостаток радушия был причиной такой скудости, а только бедность. Томас и Уильям все чаще принимались ворчать, мол, не пора ли поворачивать к дому, но Конраду нравились и горы, и люди, здесь живущие, и он и слышать не хотел о возвращении. Так, мало-помалу, они продвигались все дальше на север, пока однажды вечером не остановились на ночлег у бедного пастуха.
Из всех нищих хижин, что они повидали, эта была самой нищей, а хозяин ее был настолько угрюм и молчалив, что за весь вечер не произнес и десятка слов. На Конрада он смотрел редко, а когда все же поднимал на него взгляд, в глазах его было беспокойство, словно он хотел что-то сказать, но не решался. Наконец, утром, перед самым отъездом, когда Конрад уже вскочил на коня, пастух подошел к нему и сказал, глядя прямо в глаза:
-- Рыцарь, опасайся Бааван Ши!
-- Что это за Бааван Ши, и почему я должен опасаться? -- спросил удивленный юноша.
-- Это самая жуткая и кровожадная тварь на свете! -- ответил пастух.
Конрад понял, что пастух говорит об очередном сверхъестественном чудовище, а он уже немало наслушался всяких россказней о них и не хотел слушать новые. Поэтому он вежливо поблагодарил за предупреждение и попрощался. Отъехав немного, Конрад обернулся и увидел, что пастух с тревогой смотрит ему вслед. Ворон сел на можжевеловый куст возле хижины и хрипло насмешливо закаркал. И снова тень предчувствия омрачила сердце Конрада. Но он, подумав, что это -- последствия дурно проведенной в душной хижине ночи, не обратил на тоскливые мысли внимания и поспешил догнать своих оруженосцев.
III.
От хижины пастуха дорога полого шла вниз, пока не спустилась в узкую долину, зажатую между двух выщербленных временем скал. Солнечные лучи почти не достигали ее, она была сумрачна и прохладна. По дну долины бежал быстрый горный поток, шумевший и бурливший на перекатах. Кое-где росли чахлые от недостатка света деревья. Дорога, идущая вдоль реки, была каменистой, но довольно ровной.
Конрад ехал молча, опустив голову и прислушиваясь к цоканью копыт своего коня по камням. В голове его теснились жуткие образы Бааван Ши, порожденные разыгравшимся воображением. То чудовище представлялось ему огромным червем, то -- кошмарным трехглавым псом, то -- великаном с рогатой головой. Конрад начинал уже жалеть, что не расспросил пастуха об этом чудище поподробнее -- ведь явь, скорей всего, оказалась бы куда безобиднее вымыслов, мучающих его.
Внезапно Конрад остановил коня, знаком приказал остановиться оруженосцам и насторожился -- что-то было не так. Юноша прислушался, и ему показалось, что вокруг слишком тихо. Сейчас, когда смолкли шаги коней, тишину в долине не нарушал ни один звук, кроме шума бурлящей воды. Конрад огляделся по сторонам, посмотрел на небо -- ни птицы, ни другой живой твари не было видно вокруг. Даже ветра не было в долине. Тишина и безжизненность вызывали содрогание.
