Аркадий Аверченко - Чудеса в решете

Двуутробниковъ укоризненно и сокрушенно покачалъ головой. Вышелъ вслѣдъ за Евдокіей Сергѣевной и, деликатно взявъ ее подъ руку, шепнулъ:

— Видалъ-миндалъ?

— Послушайте… Да, вѣдь, вы чудо сдѣлали!! Да вѣдь, я теперь вѣкъ за васъ молиться буду.

— Мамаша! Сокровище мое. Я самый обыкновенный земной человѣкъ. Мнѣ небеснаго не нужно. Зачѣмъ молиться? Завтра срокъ моему векселю на полтораста рублей. А у меня всего восемьдесятъ въ карманѣ. Если вы…

— Да, Господи! Да, хоть всѣ полтораста!.. И, подумавъ съ минуту, сказалъ Двуутробниковъ снисходительно:

— Ну, ладно, что ужъ съ вами дѣлать. Полтораста, такъ полтораста. Давайте!

РОКОВОЙ ВОЗДУХОДУЕВЪ

Наклонившись ко мнѣ, сверкая черными глазами и страдальчески искрививъ ротъ, Воздуходуевъ прошепталъ:

— Съ ума ты сошелъ, что ли? Зачѣмъ ты познакомилъ свою жену со мной?!

— А почему же васъ не познакомить? — спросилъ я удивленно.

Воздуходуевъ опустился въ кресло и долго сидѣлъ такъ, съ убитымъ видомъ.

— Эхъ! — простоналъ онъ. — Жалко женщину.

— Почему?

— Вѣдь ты ее любишь?

— Ну… конечно.

— И она тебя?

— Я думаю.

— Что жъ ты теперь надѣлалъ?

— А что?!

— Прахомъ все пойдетъ. Къ чему? Кому это было нужно? И такъ въ мірѣ много слезъ и страданій… Неужели еще добавлять надо?

— Богъ знаетъ, что ты говоришь, — нервно сказалъ я. — Какія страданія?

— Главное, ее жалко. Молодая, красивая, любитъ тебя (это очевидно) и… что жъ теперь? Дернула тебя нелегкая познакомить насъ…

— Да что съ ней случится?!!

— Влюбится.

— Въ кого?!

Онъ высокомѣрно, съ оттѣнкомъ легкаго удивленія поглядѣлъ на меня.

— Неужели, ты не понимаешь? Ребенокъ маленькій, да? Въ меня.

— Вотъ тебѣ разъ! Да почему же она въ тебя должна влюбиться?

Удивился онъ:

— Да какъ же не влюбиться? Всѣ влюбляются. Ну, разсуждай ты логично: если до сихъ поръ не было ни одной встрѣченной мною женщины, которая въ меня бы не влюбилась, то почему твоя жена должна быть исключеніемъ?

— Ну, можетъ быть, она и будетъ исключеніемъ.

Онъ саркастически усмѣхнулся. Печально поглядѣлъ вдаль:

— Дитя ты, я вижу. О, какъ бы я хотѣлъ, чтобы твоя жена была исключеніемъ… Но — увы! Исключенія попадаются только въ романахъ. Влюбится, братъ, она. Влюбится. Тутъ ужъ ничего не подѣлаешь.

— Пожалѣлъ бы ты ее, — попросилъ я.

Онъ пожалъ плечами.

— Зачѣмъ? Отъ того, что я ее пожалѣю, чувства ея ко мнѣ не измѣнятся. Ахъ! Зачѣмъ ты насъ познакомилъ, зачѣмъ познакомилъ?! Какое безуміе!

— Но, можетъ быть… Если вы не будете встрѣчаться…

— Да вѣдь она меня уже видѣла?

— Видѣла.

— Ну, такъ при чемъ тутъ не встрѣчаться"?

Лицо мое вытянулось.

— Дѣйствительно… Втяпались мы въ исторію.

— Я жъ говорю тебѣ!

Тяжелое молчаніе. Я тихо пролепеталъ

— Воздуходуевъ!

— Ну?

— Если не ее, то меня пожалуй.

Въ глазахъ Воздуходуева сверкнулъ жестоюй огонекъ.

— Не пожалѣю. Пойми же ты, что я не господинъ, a рабъ своего обаянія, своего успѣха. Это — тяжелая цѣпь каторжника, и я долженъ влачить ее до самой смерти.

— Воздуходуевъ! Пожалѣй!

Въ голосѣ его сверкнулъ металлъ;

— Н-нѣтъ!

Въ комнату вошла молодая барышня, хрупкаго вида блондинка, съ разъ навсегда удивленными сѣрыми глазами.

— Анна Лаврентьевна! — всталъ ей на встрѣчу Воздуходуевъ. — Отчего вы не пришли ко мнѣ?

— Я? Къ вамъ? Зачѣмъ?

— Женщина не должна спрашивать: "зачѣмъ?". Она должна идти къ мужчинѣ безъ силы и воли, будто спящая съ открытыми глазами, будто сомнамбула.

— Что вы такое говорите, право? Какъ такъ я пойду къ вамъ ни съ того, ни съ чего.

— Слабѣетъ, — шепнулъ мнѣ Воздуходуевъ. — Послѣднія усилія передъ сдачей.

И отчеканилъ ей жесткимъ металлическимъ тономъ:

— Я живу: Старомосковская, 7. Завтра въ три четверти девятаго. Слышите?

Анна Лаврентьевна бросила взглядъ на меня, на Воздуходуева, на вино, которое мы пили, пожала плечами и вышла изъ комнаты.

— Видалъ? — нервно дернувъ уголкомъ рта, спросилъ Воздуходуевъ. — Еще одна. И мнѣ жалко ее. Барышня, дочь хорошихъ родителей… А вотъ, поди жъ ты!

— Неужели придетъ?!

— Она-то? Побѣжитъ. Сначала, конечно, борьба съ собой, колебанія, слезы, но, по мѣрѣ приближенія назначеннаго часа — роковыя для нея слова: "Воздуходуевъ, Старомосковская, 7 м — эти роковыя слова все громче и громче будутъ звучать въ душѣ ея. Я вбилъ ихъ, вколотилъ въ ея душу — и ничто, никакая сила не спасетъ эту дѣвушку.

— Воздуходуевъ! Ты безжалостенъ.

— Что жъ дѣлать. Мнѣ ее жаль, но… Я думаю, Господь Богъ сдѣлалъ изъ меня какое-то орудіе наказанія и направляетъ это орудіе противъ всѣхъ женщинъ. (Онъ горько, надтреснуто засмѣялся). Аттила, бичъ Божій.

— Ты меня поражаешь! Въ чемъ же разгадка твоего такого страшнаго обаянія, такого жуткаго успѣха у женщинъ?

— Отчасти, наружность, — задумчиво прошепталъ онъ, поглаживая себя по впалой груди и похлопывая по острымъ колѣнямъ. — Ну, лицо, конечно, взглядъ.

— У тебя синее лицо, — замѣтилъ я съ оттѣнкомъ почтительнаго удивленія.

— Да. Брюнетъ. Частое бритье. Иногда это даже надоѣдаетъ.

— Бритье?

— Женщины.

— Воздуходуевъ!.. Ну, не надо губить мою жену, ну, пожалуйста.

— Тссс! Не будемъ говорить объ этомъ. Мнѣ самому тяжело. Постой, я принесу изъ столовой другую бутылку. Эта суха, какъ блескъ моихъ глазъ.

Слѣдующую бутылку пили молча. Я думалъ о своемъ непривѣтливомъ суровомъ будущемъ, о своей любимой женѣ, которую долженъ потерять, — и тоска щемила мое сердце.

Воздуходуевъ, не произнося ни слова, только поглядывалъ на меня да потиралъ свой синій жесткій подбородокъ.

— Ахъ! — вздохнулъ я, наконецъ. — Если бы я пользовался такимъ успѣхомъ…

Онъ странно поглядѣлъ на меня. Лицо его все мрачнѣло и мрачнѣло — съ каждымъ выпитымъ стаканомъ.

— Ты бы хотѣлъ пользоваться такимъ же успѣхомъ?

— Ну, конечно!

— У женщинъ?

— Да.

— Не пожелалъ бы я тебѣ этого.

— Безпокойно?

Онъ выпилъ залпомъ стаканъ вина, со стукомъ поставилъ его на столъ, придвинулся, положилъ голову ко мнѣ на грудь и, послѣ тяжелой паузы, сказалъ совершенно неожиданно:

— Мой успѣхъ у женщинъ. Хоть бы одна собака посмотрѣла на меня! Хоть бы кухарка какая-нибудь подарила меня любовью… Сколько я получилъ отказовъ! Сколько выдержалъ насмѣшекъ, издѣвательствъ… Били меня. Одной я этакъ-то сообщилъ свой адресъ, по обыкновенію гипнотизируя ее моимъ властнымъ тономъ, a она послушала меня, послушала, да — хлопъ! А самъ я этакъ вотъ назначу часъ, дамъ адресъ и сижу дома, какъ дуракъ: a вдругъ, молъ, явится.

— Никто не является? — сочувственно спросилъ я.

— Никто. Ни одна собака. Вѣдь я давеча при тебѣ бодрился, всякіе ужасы о себѣ разсказывалъ, a вѣдь мнѣ плакать хотѣлось. Я вѣдь и женѣ твоей успѣлъ шепнуть роковымъ тономъ "Старомосковская, семь, жду въ десять". А она поглядѣла на меня, да и говорить: "Дуракъ вы, дуракъ, и уши холодныя". Почему уши холодныя? Не понимаю. Во всемъ этомъ есть какая-то загадка… И душа у меня хорошая, и, наружностью я не уродъ — a вотъ, поди жъ ты! Не везетъ. Умомъ меня тоже Богъ не обидѣлъ. Наоборотъ, нѣкоторыя женщины находили меня даже изысканно-умнымъ, остроумнымъ. Одна баронесса говорила, что сложенъ я замѣчательно — прямо хоть сейчасъ лѣпи статую. Да что баронесса! Тутъ изъ за меня двѣ графини перецарапались. Такъ одна все время говорила, что "вы, молъ, едва только прикоснетесь къ рукѣ — я прямо умираю отъ какого-то жуткаго, жгучаго чувства страсти". А другая называла меня «барсомъ». Барсъ, говоритъ, ты этакій. Ей Богу. И какъ странно: только что я съ ней познакомился, адреса даже своего не далъ, a она сама вдругъ: "Я, говорить, къ вамъ пріѣду. Не гоните меня! Я буду вашей рабой, слугой, на колѣняхъ за вами поползу"… Смѣшныя онѣ всѣ. Давеча и твоя жена "Отъ васъ, говорить, исходитъ какой-то токъ. У васъ глаза холодные, и это меня волнуетъ"…

Послѣ долгихъ усилій я уловилъ-таки взглядъ Воздуходуева. И снова читалось въ этомъ взглядѣ, что Воздуходуевъ уже усталъ отъ этого головокружительнаго успѣха, и что ему немного жаль взбалмошныхъ безвольныхъ, какъ мухи къ меду, льнущихъ къ нему женщинъ…

Съ нѣкоторыми людьми вино дѣлаетъ чудеса.

МАТЕРИНСТВО

Двѣ крохотныхъ дѣвочки сидятъ на подоконникѣ, обратившись лицами другъ къ другу, и шепчутся.