Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина
Но сейчас о возвращении к Соткиным не может быть и речи. Вдруг Марина уже вернулась. Да она по Дашиным глазам все сразу поймет. Но Дашина тайна ей совершенно не нужна. И вообще, как нормальная мать отнесется к фразе: "Понимаете, мы с Варей в некотором смысле близнецы…" Это в каком таком смысле? Даша помнила свой испуг в бане, когда обнаружила рядом свою копию. Но в истории с близнецами, если таковая имела бы место, Даша была бы пассивным персонажем, а Марина главным действующим лицом. И какая первая мысль ей придет в голову? Хорошая не придет. Или подменили ребенка, или украли ребенка — одного из близнецов, словом какая‑то пошлая, глупая мысль, как в бразильском сериале, над которыми все смеются, но смотрят не отрываясь, потому что там "все как в жизни". Нет, с Мариной объясняться сейчас она не может. Ей можно Лучше позвонить… со временем, как только появятся деньги. Главное, не смотреть в глаза. Просто крикнуть в трубку: "Ваша дочь в Монте–Карло, она жива и благополучна, а в доме у вас был совсем чужой человек — жертва природного клонирования". И все! И никаких объяснений и вопросов.
А деньги у нее есть, только они лежат на столе под хлебницей в Приговом переулке. Пятьсот долларов как один пенс, или шиллинг, как у них там? Лежат, если не ограбили, конечно. И еще пятьсот, их оставил ей Фридман, в простынях в шкафу. Надо вернуться в Пригов переулок и продолжать жить дальше. Ей совершенно нечего бояться. Сейчас в одиннадцать ночи еще светло. И не будут все эти месяцы бандиты или урки, как правильно‑то, охотиться за ее тенью. Глупости какие… Даша уговаривала себя прилежно, но чем больше уговаривала, тем менее ей хотелось идти в Пригов переулок. Со стороны может показаться, что она сумасшедшая… Пожалуйста… тем более, травмированная голова дает сбой. И потом, туда очень долго идти.
Надо же, дождичек вдруг дали. Такой ласковый, меленький. Даша не успела додумать, куда бы спрятаться, а он уже сник. И все‑таки, где же она находится? Она повела головой, потом встала, чтоб получше рассмотреть табличку на доме. Так и есть, Ленинский проспект. Ничего толком не соображая, она бежала в сторону Антонова дома.
13
— Ты что здесь делаешь — на лавочке?
— Тебя жду.
Антон, кажется, совсем не удивился Дашиному появлению, но очень обрадовался. В каждой руке он держал по большому, плотно набитому продуктами пакету, из правого женственно выглядывали кудри кинзы, из левого жизнеутверждающе топорщился зеленый лук.
— Пойдем в дом.
— У меня к тебе разговор.
— Замечательно. Мне тоже надо кое‑что обсудить.
В лифте не проронили ни слова. Антон только нежно поглядывал на Дашу и улыбался. Казалось, что он вот–вот подмигнет от переполнявших его чувств. На кухне он нашел применение своим чувствам и стал заботливо выгружать на стол разнообразную и роскошную снедь. На столе появились оливки, кукуруза, икра красная, нарезки ветчины, рыбы и мяса, все было нарядно упаковано, даже молодая картошка была упрятана в целлофан с импортными буквами, и только истекающая жиром селедка в узлом завязанном пакете, имела явно отечественный вид. Даша окинула все это богатство рассеянным взглядом, залпом выпила стакан минералки, отерла ладонью рот и села за стол.
— Давай почищу.
— Селедку? — он искренне удивился. — Вот уж не знал, что ты умеешь делать столь грязную работу.
— Я все умею.
— В этом я не сомневался. Но селедка! Горчичную подливу я сделаю сам. По маминому рецепту. Мама у меня замечательная кулинарка. Очень простой рецепт, но нужно точно соблюсти пропорции — сахар, масло, уксус… ну, ты понимаешь. Пальто только повесь. Зачем ты его взяла — в эту жару?
— Я тебе все объясню. Вначале объясню, потом займемся кухней, — умоляюще сказала Даша.
— Ну уж нет, — он забрал у нее пальто, отнес на вешалку. — Сегодня у нас праздник, а какой, потом скажу. На вот… положи на доску.
Он протянул Даше старый "ТВ Парк". Даша плюхнула селедку на полуобнаженную фигуру кино–дивы, жир растекся по глянцевым ногам и встал мутной лужицей на перламутровых туфельках.
Когда отделяешь у селедки кости от тулова серьезный разговор невозможен. И хорошо. Она сделала попытку — не получилась. И замечательно. Больше всего сейчас она жаждала именно отсрочки. Важный разговор лучше было начать сразу на лавочке. Он бы сел рядом, обнял ее, полез целоваться… Пока ждала, сцена придумалась во всех подробностях. Она, конечно, не выдержит, расплачется, а он станет ее успокаивать, будет целовать шею и шептать испуганно: "Что случилось? Я сделал что‑нибудь не так"?
На этой сцене Варя мысленно замирала, длила ее до бесконечности, а потом отматывала назад, и опять Антон целовал, на этот раз руки, а она собиралась с силами и произносила роковую фразу: " Антон, я должна сказать тебе что‑то чрезвычайно важное. Ты только не волнуйся. Я не Варя Соткина. Так получилось, что я воспользовалась ее именем… и судьбой". Дальше следовал ответ Антона, скорее, не ответ, а возглас, или вопрос, или недоверчивый смех… вариантов было множество. Главное, все объяснить по порядку. Но с пакетами в руках не обнимаются, а испачканные селедкой руки захочет целовать только извращенец.
Откуда Варе было знать, что именно в этот день Антон принял наконец окончательное решение, положил на стол генерального заявление об уходе и теперь, удивленный собственной решимостью, находился в приподнятом и возбужденном состоянии. Теперь он собирался "обмыть" поступок. По замыслу, он должен съездить за Дашей на машине и привести ее уже накрытому столу. Но она пришла сама. Первый раз за все это время — сама, и это было хорошим предзнаменованием и залогом успеха.
— Начнем с того, — приступил он к разговору оптимистическим тоном, энергично перемешивая в высокой английской кружке горчицу с подсолнечным маслом, — что на работе у меня дела швах. Бизнесмена из меня не получилось, чиновник на должности я тоже никакой, фирма у нас вот–вот рассыпется.
— Как ты весело об этом говоришь.
— А потому, что Зайцев–младший твердо обещал меня взять. Но вообще‑то, как ты скажешь, так я и сделаю. Говори — идти мне на подиум или нет?
— Нет! — решительно сказала Даша, и это был ее первый прокол. Слово "нет" прозвучало таким диссонансом тихой кухонной обители, что Антон замер с ложкой в руках и посмотрел
