Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина
Ясно одно — передышка кончилась. Интересно, что думали Соткины, читая это письмо? Много чего думали… И не случайно оно здесь валяется. Его подбросили, это ясно. Мол, объясни, доченька, кто ты такая.
И что им сказать? Продолжать играть в игру ничего не помню? Но она же все "вспомнила"! Она распевала с ними туристские песни, она "узнала" тетю Катю из Ярославля и чью‑то тетку в Пензе, она морочила голову доброй старушке воспоминаниями об алюминиевом заводе, а они ее безропотно кормили и поили, пылинки с нее сдували.
Она оставила письмо там, где его нашла, и, огибая журнальный столик, привычно бросила взгляд за стекло шкафа. Там за парадными чашками и серебряными рюмками лежали ключи от ее дома в Приговом переулке. Три месяца назад Соткины вынули их из кармана пальто и положили на видное место в надежде, что дочь бросит на них взгляд и что‑нибудь вспомнит. А потом про ключи забыли, они переместились вглубь полки, стали частью этого быта, и только Даша ненароком поглядывала на эту связку со знакомым брелоком — крошечным кроликом, подаренным ей Полозовоми на счастье. Ключи связывали ее с прошлой жизнью, в которую ей рано или поздно предстояло вернуться.
Стараясь не звякнуть чашками, Даша схватила ключи, плотно, словно замочная скважина, обхватила их пальцами. К входной двери она шла на цыпочках, бдительная Наталья Мироновна могла перехватить ее в коридоре. Почему‑то очень важным ей показалось вынести из дома пальто — подарок Вари. Пальто казалось уликой, по которой ее могут найти. Не дыша она отодвинула язычок замка. Все… она в другом мире, в другом измерении.
Очутившись на улице, она сразу бросилась бежать и только в сквере у метро на задах многочисленных палаток перевела дух. Отдышалась, перевесила пальто с правой руки на левую и быстро пошла дальше, не глядя по сторонам. Теперь можно подумать, как жить дальше. Мысли были похожи на запутанный пестрый ворох ниток. Она тянула за одну нить, та шла вначале легко, потом упиралась, крепким узелком цепляясь за нить другого цвета, и Даша легко перепрыгивала с мыслей об отце — дура–дура, не потребовала вовремя адрес! на жгучие воспоминания (уже воспоминания!) — о Соткиных, перед которыми было непереносимо стыдно. Интересно, почему они сразу не показали ей это письмо? Из деликатности, из‑за трусости? Боялись взглянуть в ее лживые глаза? Ведь это очень трудно, уличив близкого человека в неблаговодном поступке, посмотреть ему в глаза и начать разговор. Многие предпочитают ничего не заметить. Уличать — трудно. Хотя, если вдуматься, чего она, собственно, трясется? Она не украла, не предала, не убила, она не совершила ни одного из смертных грехов. Сейчас главное решить — куда ей идти. Можно просто продолжать жить как раньше, как будто ничего не произошло. А бандиты?
Даша буквально наткнулась на лоток с мороженым. "Извините", — сказала она высокому громкому старику с окладистой бородой, могучие плечи его обтягивала вышитая русская рубаха. Лоток висел у него на шее на широком крепком ремне, на груди красовался плакат, призывающий всех и вся покупать отечественный продукт, сам старик кричал примерно то же самое. Торговля шла бойко. Даше безумно захотелось отечественного продукта. Она вспомнила, что так и не пообедала. Мороженое сейчас казалось не просто лакомством, но насущной необходимостью. Как курильщик мечтает, что с первой же затяжкой он успокоится и на спокойную голову сообразит, как выйти из трудной ситуации, так и Даша уверилась вдруг, что с утолением жажды и голода в голове у нее все прояснится и встанет на свои места. Почти машинально она сунула руку в карман пальто, которое несла перекинутым на руке. Какая же она идиотка! Откуда там взяться, деньгам? У нее с собой нет ни копейки. Желание ощутить вкус мороженого было столь сильным, что она решила попросить у старика хотя бы мятый, подтаявший стаканчик. Она скажет, что потеряла деньги или что она беременная, да мало ли что… Но к старику вдруг подвалила мамаша с детьми, которые прыгали, как мультипликационные обезьяны, и лоток враз опустел, а Даша села на лавку и расплакалась, силы ее оставили.
Хорошая лавочка, хорошие деревья, только пыльные. Дождя давно не было. Но и пыльные, они дают замечательную тень. Такую пеструю, живую, подвижную тень. Мысль о деревьях была приятна, на ней можно было отдохнуть, но Даша не могла удержать внимания на приятных ассоциациях, вызванных зеленой кроной, на это не было сил, сюжет умирал на глазах. Уже другая мысль выталкивала предыдущую. Как жарко‑то. И пить хочется.
Деньги ей нужны, деньги. А деньги лежат в бывшей Вариной сумке, которая теперь стала ее собственной. В конце концов, можно вернуться домой как ни в чем не бывало (как естественно она называет квартиру Соткиных своим домом)… Можно сделать вид, что она не читала никакого письма, а просто вышла подышать воздухом, а теперь вернулась. И так же, как ни в чем не бывало, взять сумку и выйти на улицу. Но это не ее, это их деньги. Можно было есть их еду, спать в их доме, когда они принимали ее за дочь, но сейчас, когда они в этом сомневаются… Никогда! Даша вдруг обиделась на Соткиных за их глупую деликатность, за то, что не снизошли до разговора с ней. Куда как естественно было сесть за стол и, попивая горячий чай, все рассказать. Неторопливо, по порядку… Иногда вот так, читаешь книгу, и думаешь, почему герой вовремя не покаялся? Кажется, чего проще, расскажи тайну, собеседники все поймут и обрадуются, а герой всё что‑то мудрит, накручивает, громоздит глупые мысли. Если Бог есть, то он отличный романист. Он ставит людей в такие условия, чтобы развязка
