Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина
— Ты всегда был к ней несправедлив, — взвилась Марина. — А чего особенного? Я бы тоже пошла в игорный дом. Просто посмотреть. Любопытно же!
Виктор Игоревич повертел пальцем у виска.
— Твоя дочь в это время валялась в больнице с черепно–мозговой травмой. И заметь — это лучший вариант, если она решила просто помотать нам нервы! Все может быть гораздо страшней. Кто на нее напал? Почему ее хотели убить. Может быть, она связана с каким‑то мокрым делом? И вообще, что мы о ней знаем?
— То есть ты считаешь, что письмо написала она? — Марина кивнула в сторону двери, думая о веселой и кроткой девочке, которой стала ее дочь.
— Дурдом. А кто же его мог написать? Или у тебя есть варианты?
— А ты уверен, что это ее почерк?
— Во всяком случае, очень похож. Я уже не знаю, какой у нее теперь почерк. Я вообще никогда не получал от нее писем.
— Витя, я схожу с ума, я схожу с ума, я схожу с ума…
— Прекрати. Давай думать, что делать. Изнутри систему не понять. Надо выйти из ситуации наружу и взглянуть на все другими глазами.
— Давай посоветуемся с мамой.
— С Натальей Мироновной из системы наружу не выйдешь. Сама не выйдет и тебе не даст, а поднимет базар на весь дом и тут же броситься с этим письмом к Варе. Напугает ее до полусмерти.
— Неправда. В ответственные минуты мама бывает очень разумна.
— Она путает ответственные минуты с абсолютно безответственными.
— Сегодня вечером Варя уедет к Антону. Он обещал заехать за ней после семи. Что‑то она туда зачастила. Ах, как не хочется…
— Чтобы Варя все это вспомила? Мне тоже не хочется.
Вечером состоялся глобальный разговор. Все сидели на кухне. На чистом, пустом столе были разложены открытки. Наталья Мироновна то и дело поправляла очки, которые сами, в бессильном удивлении сползали на нос. По мере прочтения лицо ее мрачнело, а когда последний листок лег на стол, она сказала дочери:
— Накапай мне валокордина.
Она пила лекарство, как коньяк, мелкими глотками, потом отерла губы, поставила рюмку на стол.
— Это Варькино письмо. Она здесь, как живая. Вот что я вам скажу. Оборотень пришел к нам в дом. Кто она — не знаю. Оборотень прикинулся ангелом.
Виктор Игоревич был ко всему готов, но не к этому. Он застучал кулаком по столу, опрокинул на пол рюмку, обозвал Наталью Мироновну старой дурой. Ему тоже накапали валокордин. Наталья Мироновна тихо плакала.
— А мне‑то что? Разбирайтесь сами. Мне и такая Варька хороша. Но я прожила жизнь, я знаю — в мире есть тайна. Я ведь предупреждала Марину, что ходила к шаману девятой степени… или колена, забыла уже. И он мне всю эту картину зримо нарисовал. Но Марина со мной говорить не пожелала. И вот вам! А за Варьку только радоваться можно. В Ницце живет!
Виктор Игоревич уже взял себя в руки.
— Наталья Мироновна, успокойтесь, пожалуйста. Мы не обсуждаем сейчас, Варя это или не Варя. Мы просто думаем, как себя вести. Та девочка… то есть та Варя, которая осталась по ту сторону смысла…
— Попроще, Вить, — перебила мужа Марина.
— Ну, Варя до болезни зачем‑то написала нам это письмо У нее были какие‑то планы. Ей зачем‑то надо было уверить нас, что она уезжает за границу. Но мы же не возражали. Поезжай куда хочешь. И это письмо часть какого‑то адского плана. Мы вполне можем предположить, что Варя принадлежала к какой‑то бандитской группировке.
— Можно предположить, что Варька — папа Римский, — всхлипнула Наталья Мироновна. — Что из того?
— Она могла спутаться с совершенно непредсказуемыми людьми, — продолжал Виктор Игоревич, не слушая тещу, — и эти люди не знают, что она попала в больницу. Мы можем фантазировать как угодно, но мы должны спасти нашу девочку. А для этого надо, чтобы она все вспомнила.
— Вот и поговори с ней.
— Прямо так? Напрямую? А если это приведет к необратимым последствиям, и память ее вообще рухнет?
Разговор шел уже спокойно, Марина между делом подала чай. Выражение мрачной неуверенности сошло с лица Натальи Мироновны. Но она остерегалась давать советы, и пугливо прислушивалась, не зазвонит ли звонок, возвещающий о приходе ее драгоценной внучки.
В конце концов, было решено, что они письмо просто подкинут, положат его на такое место, где не заметить его будет просто невозможно. Если письмо оживит ее память, то она расскажет все. Но если она по каким‑то причинам морочит их, то… Пусть лучше горькая правда, чем заведомая жестокая ложь.
— А по мне так лучше сладкая ложь.
— Ты всегда так, от жизни прячешься, — возразила дочери Наталья Мироновна. — Ты пряники в булочной покупала? Свежие… Демократия хороша тем, что у нее пряники всегда свежие.
12
Письмо пролежало на подоконнике два дня, и все это время семья пристально и взволновано следила за Дашей.
— Так полгода может пройти, прежде чем она его заметит! — негодовала Наталья Мироновна.
— И хорошо, — отзывался отец. — Она воспитанная девочка. Она не читает чужих писем.
— Так это ее собственное письмо.
— Но конверт‑то чужим почерком подписан.
Марина отмалчивалась, а потом вдруг неожиданно для всех сказала, что не будет травмировать ребенка, письмо надо спрятать и забыть о нем. Виктор Игоревич с охотой согласился. Оба они боялись неизвестности, и им хотелось продлить душевный комфорт, от которого они отвыкли за последние годы. Однако Наталья Мироновна на этот счет имела свое мнение. Как только дочь и зять отбыли на работу, она переместила письмо на журнальный столик перед телевизором, предварительно убрав с него газеты и журналы. Голая столешница, конверт в ярких марках — очная ставка.
Даша обратила на него внимание во второй половине дня. И не сам конверт ее заинтересовал, а непривычная нагота стола. Она посмотрела на обратный адрес и обмерла. Может это только пустой конверт? Нет, с начинкой.
Она бросилась в свою комнату, плотно закрыла дверь и с трудом подавила в себе желание придвинуть к двери диван — забаррикадироваться, хотя отлично знала — без стука к ней не заходят. Как она забыла о Варином обещании написать родителям? Буквы расплывались перед глазами. Что ей застит глаза — пот или слезы? Или
