Молот Тора - Юрий Павлович Вяземский
И еще через минуту сообщил: «Но мне говорили, что я хорошо писал о любви».
Не дождавшись продолжения, Трулль спросил: «Вы стали писателем?»
«Не сразу, – ответил Сокольцев. – После маминой смерти я сначала стал литератором и был им года четыре. Потом, тоже года на три – на четыре, стал сочинителем. И только затем дорос до писателя».
Выждав еще, Саша осмелился поинтересоваться: в чем, собственно, разница: литератор, сочинитель, писатель?
И Дмитрий Аркадьевич стал объяснять. Вкратце его рассуждения можно представить в следующем виде.
Литератор описывает то, что наблюдает вокруг себя. Его девиз «изучи другого и опиши его». Литератор должен быть очень внимательным наблюдателем. Наблюдая, он должен забыть самого себя. Он также должен быть своего рода сыщиком. Ведь люди, как правило, правду не любят. Особенно – правду о себе. Вместо нее они предъявляют сочиненную ими легенду. И ты эту обманчивую легенду должен у них отобрать, снять с них у кого-то украденную одежду, смыть лживый грим, чтобы открылось настоящее лицо. Тут литератор – своего рода коллега интервьюеру-«рыболову».
Материала у Сокольцева накопилось более чем достаточно благодаря его профессии переводчика, его встречам с различными людьми. Дмитрий Аркадьевич вел ежедневные записи, запоминая как можно больше различных деталей. Он заставил и превратил себя в общительного человека. Он неустанно упражнялся в этой особой, литераторской, наблюдательности, которую рекомендуют начинающим литераторам Хемингуэй и другие знаменитые мастера.
Он писал много и быстро. Писал, как правило, набело, внося лишь те исправления, которые ему предписывали издатели. А то, что ему самому не нравилось, не переделывал, стараясь исправлять недостатки в следующей работе. Писал главным образом рассказы. Издал несколько сборников под псевдонимом Аркадин. После того как вышла вторая его книга, его приняли в Союз писателей.
Трулль, услышав о псевдониме, тут же припомнил, что когда-то читал книгу Дмитрия Аркадина «Записки переводчика», в которой его прямо-таки пронзил рассказ «Безликий Будда». Сокольцев на это заметил, что из его ранних рассказов этот, пожалуй, был самым неудачным. «Но такие кондовые истории очень многих действительно, как вы выразились, – да, пронзают», – добавил Дмитрий Аркадьевич.
И вдруг стал вспоминать о том, как он в детстве на даче следил за поездами, мысленно ездил «за ними и с ними». После чего объявил: «Тогда, в детстве, я ездил на своем поезде, в моем вагоне и туда, куда мне надо было приехать. А став литератором – я-то считал себя писателем, – либо опаздывал к нужному поезду, либо садился в тот поезд, который шел в обратном направлении…» Митя замолчал.
«Очень образно… Но не очень понятно», – позволил себе признаться Телеведущий.
«Ну я-то это понял в один момент, – радостно улыбнулся Сокольцев. – После того как в «Литературной газете» один, как тогда называлось, «установочный критик» стал разбирать и нахваливать один из моих рассказов… Мне стало стыдно. И я стал сочинителем».
Сочинитель, как далее стал объяснять Дмитрий Аркадьевич, во могих отношениях отличается от литератора. Девиз его «познай самого себя». Он, сочинитель, в каком-то смысле тоже наблюдатель и сыщик. Но наблюдает он за собой и внутри себя разыскивает ту правду, которую он от себя скрывает, придуманные о себе легенды разоблачает, чужие маски с себя сдирает, пытаясь открыть настоящее лицо.
Тут, когда внутрь себя смотришь, тоже надо быть предельно внимательным и памятливым, чтобы не пропустить и не забыть неожиданные, необычные, иногда противоречивые ощущения, или мысли, или воспоминания и сравнения. Сочинитель – своего рода «чемодан неприятностей»; он их, как какой-нибудь Плюшкин, любовно подбирает в своей жизни, чтобы затем изобразить. А когда он вовне обращается, когда, как выразился Митя, транслирует себя в иное время, иное пространство, в чужой образ, то включает на полную мощь воображение. Эйнштейн, кажется, говорил, что воображение важнее знания. Оно – ключ, которым можно открыть любую дверь, даже ту, которая нарисована на куске холста (это уже Митя сказал). С помощью воображения ты отрываешь глаза от пещерной стены и уродливых теней, которые по ней блуждают; не оборачиваясь представляешь себе яркий и радостный горящий вверху огонь. Если ты научишься пользоваться своим воображением, если сумеешь наполнить его верой, надеждой и состраданием, то самые страшные и гадкие вещи сможешь описывать, в самый ад можешь спуститься и там остаться свободным и светлым.
Сообщив это, Дмитрий Аркадьевич извинился за то, что стал изъясняться слишком «кудряво» (такое вставил словечко). И уже простым языком принялся объяснять, что, в отличие от литератора, сочинителя не интересует читатель. Он о нем и не думает, потому что не для него пишет, а для себя, чтобы потом читать и перечитывать, иногда удивляясь написанному. Литератору важно, чтобы его понимали, – сочинителю важно, чтобы он сам себя понимал.
В этот момент беседы они вышли на дорогу, ведшую к базе, и Сокольцев надолго закашлялся. Он и когда шли вдоль реки говорил подкашливая и все больше с трудом. Откашлявшись наконец, он, судя по всему, не хотел продолжать. Но телеведущий, ласково на него глядя, спросил: «О редакторе, об издателе все-таки, наверно, приходилось думать?»
Все меньше и меньше, через некоторое время стал объяснять Митя. Началась уже перестройка.
Раньше, продолжал Сокольцев, он писал рассказы; теперь стал сочинять повести. Раньше строчил быстро и набело; теперь – мучительно, не более трех страниц в день и написанное несколько раз переделывал. Написав несколько повестей, издал их одной книгой. Она называлась «Не молчи в микрофон». Книга разошлась мгновенно и стала, что называется, библиографической редкостью. Сразу несколько издательств стали домогаться Аркадина, то бишь Сокольцева. Он стал писать новую повесть. И тут вдруг…
Митя вдруг остановился и объявил:
– Тут сочинитель умер.
– Писатель Аркадин родился? – с понимающей улыбкой спросил Ведущий.
– Нет, писатель родился лет через пять, – изучающее глядя на Трулля, отвечал Сокольцев.
– А сочинитель в вас, как вы говорите, умер, потому что вы наконец изучили себя и поняли, кто вы такой? – догадывался Александр.
Митя еще пристальнее вглядывался в Сашу и говорил будто с неохотой:
– Да, понял… Но я понял, что не исследует, а на самом деле сочиняет душа… И что она, бедненькая, может увидеть? Ей только кажется, что она отворачивается от стены и видит свет и верхнюю дорогу. Ничего этого она видеть не может… Но она очень ловко умеет себя и тебя обманывать… Настоящее твое Я от этого только глубже прячется. А другое Я, ненастоящее, то, которое сочиняет, все больше себя выпячивает. Оно, дескать, срывает маски. Но на место каждой
