Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ
Тахиръ-Аббасъ пришелъ. Онъ не былъ похожъ ни на нѣжнаго романическаго злодѣя и врага своего Джеффера, ни на добраго и мягкаго, но неопрятнаго и по-европейски одѣтаго Шерифа. Тахиръ ростомъ былъ очень высокъ, очень плечистъ; былъ и румянъ; все у него было крупно и страшно; усы черны, густы и длинны; глаза выпуклы и почти безъ выраженія; носъ грубый и большой. Одѣтъ онъ былъ не такъ изящно, какъ Джефферъ въ тотъ день, когда проходилъ подъ балкономъ нашимъ, но все-таки очень хорошо: юбка его такая же была бѣлая, какъ юбки нашихъ кавассовъ, и цвѣтная куртка расшита золотомъ. Оружіе за золотымъ поясомъ было богато.
Казалось, онъ занялъ собою всю комнату, когда Исаакидесъ ввелъ его въ нашу канцелярію… Мнѣ стало страшно на него смотрѣть.
Тахиръ едва едва отвѣтилъ на наши съ Бостанджи поклоны и посидѣлъ нѣсколько минутъ на диванѣ, пока Исаакидесъ поспѣшилъ самъ наверхъ доложить Благову.
Бостанджи тотчасъ подалъ ему папироску и уголекъ изъ мангала.
Бей закурилъ и продолжалъ сидѣть молча, ни разу не измѣняя ни позы, ни выраженія лица. Самая легкая улыбка благодаренія и привѣтствія не озарила его каменнаго лица, когда Бостанджи подалъ ему папироску.
Я все время, подъ разными предлогами, не садился при немъ. Такъ онъ былъ страшенъ… Наконецъ Тахиръ промолвилъ слово:
— Вы мѣстный человѣкъ, яніотъ? — спросилъ онъ у Бостанджи.
Бостанджи поспѣшно отвѣчалъ ему, что онъ изъ Константинополя.
— Очень хорошо… Радуюсь… — сказалъ бей, и опять ни слова.
Къ счастію Исаакидесъ очень скоро пришелъ за нимъ и со всевозможными комплиментами повелъ его къ Благову.
Любопытно до-нельзя было видѣть вмѣстѣ и какъ бы въ союзѣ этого дикаго и прекраснаго, если хочешь, въ своей народной грубости феодальнаго азіатскаго воина, одѣтаго такъ чисто и хорошо и едва грамотнаго; и нашего подобострастнаго и униженнаго горожанина-грека, корреспондента эллинскихъ газетъ, въ его отвратительной, неряшливой одеждѣ à la franca, съ этими висячими и кривыми усами, съ сальнымъ воротникомъ и старою шляпой въ рукѣ…
Тахиръ-Аббасъ просидѣлъ у Благова около часу и, все такъ же важно, такъ же безстрастно и гордо озирая все стеклянными и выпуклыми глазами своими, спустился съ лѣстницы и ушелъ въ сопровожденіи двухъ слугъ, ожидавшихъ его въ сѣняхъ.
Мы переглянулись съ Бостанджи-Оглу, когда Тахиръ-Аббасъ исчезъ изъ глазъ нашихъ, и сказали другъ другу:
— Ну, это бей! Это арнаутъ! Избави насъ Боже!
А Бостанджи прибавилъ еще:
— Ахъ, я бы всѣхъ такихъ помучилъ хорошенько, если Турція падетъ, чтобъ они всѣ приняли христіанство!.. Какіе бы они воины для насъ были!..
Я же воскликнулъ:
— Какъ бы они насъ съ тобой прежде не помучили! Смотрѣть даже непріятно…
Но вмѣстѣ съ тѣмъ я не забылъ и того, что́ мнѣ шепнулъ Исаакидесъ: «надо угодить консулу, а тамъ увидимъ… Я покажу ему такую фигуру…»
И вотъ фигура показана…
Что́ будетъ дальше… Не подѣйствуетъ ли теперь краснорѣчіе г. Вамвако́са на умягченіе сердца молодого честолюбца? Вѣрно, онъ очень радъ, что такой страшный бей пришелъ къ нему на поклонъ…
Послѣ полудня пришла почта: принесли бумаги отъ начальства, пришли русскія газеты. Г. Благовъ пошелъ въ канцелярію и сѣлъ на диванѣ разбирать все это. Мы съ Бостанджи-Оглу переписывали статистику на зеленыхъ столикахъ.
Консулъ, читая, чему-то улыбался про себя; потомъ кинулъ Бостанджи нѣсколько бумагъ и сказалъ ему весело:
— Посмотри, мы съ тобой что́ надѣлали. Я забылъ въ разсѣянности подписать имя свое подъ нѣсколькими бумагами, а ты такъ и отправилъ. Теперь начальство вернуло ихъ и бранитъ меня.
И онъ отдалъ ему бумагу изъ министерства со строгимъ выговоромъ за небрежность. Это его болѣе позабавило, чѣмъ смутило. И онъ не сталъ даже и укорять Бостанджи за то, что тотъ не напоминаетъ ему.
Потомъ онъ сталъ читать газеты и сообщилъ намъ, что еще нѣсколько партій польскихъ повстанцевъ разбито наголову.
— Еще пощечина этой Европѣ! — сказалъ онъ.
Въ это время доложили, что пришелъ г. Вамвако́съ, аѳинскій законникъ.
— Кто? Кто? — повторилъ Благовъ съ изумленіемъ.
— Одинъ законникъ, — сказалъ Ставри.
— Ну, зови законника сюда, — отвѣтилъ консулъ.
Вамвако́съ былъ и здѣсь все такъ же счастливъ и развязенъ, какъ и въ пріемной Исаакидеса.
Благовъ принялъ его, какъ всѣхъ: всталъ медленно, не спѣша подалъ ему руку, сухо пригласилъ сѣсть и, помолчавъ немного, спросилъ съ преднамѣренною нерѣшительностью въ голосѣ: «Вы по дѣлу… извините… или…»
— Госдодинъ консулъ, — закатывая глаза къ небу, сладостно и быстро залепеталъ Вамвако́съ: — я столько слышалъ объ имени вашемъ, что счелъ за самый пріятный долгъ явиться къ вамъ и преподнести вамъ выраженіе моего почтенія. Ваша популярность между эллинами Эпиро-Ѳессалійскихъ странъ слишкомъ извѣстна вамъ самимъ, чтобы мнѣ было нужно многословіемъ утомлять просвѣщенное вниманіе ваше… Никакая жалоба, никакой, такъ сказать, интересъ не руководилъ мной при этомъ посѣщеніи моемъ… Дружба моя съ господиномъ Исаакидесомъ, драгоманомъ вашимъ, который исполненъ къ вамъ любви и преданности, я надѣюсь, будетъ достаточною рекомендаціей меня въ вашихъ глазахъ…
Благовъ на все это не отвѣчалъ ни слова. (Я украдкой взглянулъ на лицо его, чтобы понять, какое впечатлѣніе производитъ на него это бѣглое риторское вступленіе, мнѣ, впрочемъ, показавшееся прекраснымъ и завиднымъ, и увидалъ, что по лицу Благова чуть-чуть пробѣгаетъ что-то знакомое мнѣ и насмѣшливое.)
Помолчавъ консулъ спросилъ:
— Вы изъ Аѳинъ?
Рѣчи Вамвако́са полились опятъ потокомъ… «Я воспитанникъ Аттической Всенаучницы»… и лились, и лились, и головка качалась на тонкой шеѣ, и качалась, и качалась…
Благовъ все молчалъ. Молчалъ онъ четверть часа, молчалъ двадцать минутъ.
Вамвако́съ все изливался, все пѣлъ очень краснорѣчиво, но однообразнымъ и скучнымъ голосомъ…
Благовъ не возражалъ ему ни слова и, не мѣняясь въ лицѣ, глядѣлъ на него гостепріимно и покойно.
Наконецъ Вамвако́съ сказалъ:
— Впрочемъ, быть можетъ, я пришелъ не во-время… У васъ естъ спѣшныя дѣла… Я вижу столько газетъ и бумагъ предъ вами.
Тогда Благовъ всталъ и, очень любезно улыбнувшись ему, отвѣчалъ:
— Если хотите, это правда… Я очень занятъ…
Вамвако́съ, который ожидалъ, что его будутъ удерживать, покраснѣлъ, поклонился и ушелъ.
Когда за нимъ затворилась дверъ, консулъ спросилъ:
— Какъ это воробей называется по-гречески?
Бостанджи сказалъ: «Споргити».
— Вотъ головка маленькая, какъ у споргити…
Мерзавецъ Бостанджи залился звонкимъ хохотомъ, не понимая, что этотъ неуспѣхъ Вамвако́са огорчилъ меня. И этого мало: онъ не только хохоталъ, но онъ даже и сказалъ консулу нѣчто для насъ съ Исаакидесомъ очень вредное.
Онъ сказалъ такъ:
— Господинъ консулъ, вы не думайте, что этотъ Вамвако́съ такъ просто приходилъ; это его Исаакидесъ навѣрное подослалъ, чтобы съ вами объ его тяжбѣ поговорить… Онъ ему, видите, другъ и законникъ…
— Я ужъ почти догадался, — сказалъ Благовъ.
Мы все писали; консулъ все читалъ газеты. Никто не приходилъ. Наконецъ пришелъ самъ Исаакидесъ. Вѣроятно онъ узналъ, что изъ бесѣды его аѳинскаго друга съ консуломъ ничего не вышло, и былъ немного задумчивъ.
Помолчавъ онъ доложилъ консулу о событіяхъ дня, о которыхъ онъ только что успѣлъ узнать, и между прочимъ о томъ, что христіанъ турки сгоняютъ изъ селъ дѣлать дорогу и не только денегъ имъ не платятъ, но и хлѣба за это, кажется, не даютъ; сказалъ еще, что паша все нездоровъ, не можетъ сегодня выходить изъ гарема, и докторъ безпрестанно ходитъ къ нему; наконецъ, повременивъ еще, началъ было такъ съ заискивающею улыбкой:
— Вы приказали напомнить вамъ о дѣлѣ въ тиджаретѣ…
— О какомъ дѣлѣ? — притворно спросилъ Благовъ.
— О моемъ дѣлѣ, значитъ… съ Шерифомъ…
— Нѣтъ, я передумалъ, — сказалъ спокойно и даже печально консулъ. — Я не буду возобновлять его…
Воцарилось на минуту молчаніе. Они поглядѣли другъ на друга. Исаакидесъ то блѣднѣлъ, то краснѣлъ. Даже губы его шевельнулись сказать что-то, но не сказали.
У Благова блеснули глаза опять столь знакомою уже мнѣ радостью злого тріумфа. Но и онъ не сказалъ ничего. Немного погодя Исаакидесъ взялъ дрожащею рукой свою скверную шляпу и, поклонившись почтительно, вышелъ изъ канцеляріи.
Благовъ едва отвѣтилъ на его страдальческій поклонъ. И тѣмъ разговоръ этотъ кончился. Консулъ потомъ довольно долго сидѣлъ на диванѣ, читая русскія газеты и не говоря никому ни слова. Мы съ Бостанджи-Оглу прилежно писали.
Потомъ Благовъ бросилъ газету, потянулся и сказалъ, обращаясь къ Бостанджи-Оглу:
— Вотъ въ газетахъ нашихъ пишутъ всякій вздоръ. Описываютъ, напримѣръ, какъ мошенники обманываютъ порядочныхъ людей. Это не ново. Занимательнѣе было бы описать, какъ иногда порядочный человѣкъ… проводитъ мошенника. Бостанджи, какъ сказать по-гречески «порядочный человѣкъ»?
