Михаил Бубеннов - Белая береза
Олейник окинул глазом низину до речки.
- Да, истоптали...
Шумно разговаривая, отряхиваясь от снега, дымя махоркой, подходили солдаты. Все они только что побрились, их задубелые, бурые от морозов лица были разгорячены.
- Ты, Кудеяров, несешься, как лось! И глаза на лоб!
- А ты не лезь под ноги!
- Эх, снежку б поменьше!
- По асфальтовым дорожкам? Ишь ты, умный!
- А тебе легко? Паром вон исходишь!
От бани подали голос. Дубровка скомандовал солдатам:
- Кругом, в баню! - и обернулся к Андрею. - А веничка так и нет?
- Везде обшарили, - ответил Андрей.
- Ну, без веничка - не баня!
- Погодите, товарищ гвардии старший сержант, будет веник! - Андрей огляделся по сторонам. - Есть! Идите раздевайтесь, а я живо. - Он обратился к Олейнику: - Идем с нами, а? Тогда давай сделаем пару веников!
Андрей сошел с дороги и побрел на пригорок, где одиноко стояли старые, черные деревья, закиданные хлопьями снега.
- Ты куда же бредешь? - поинтересовался Олейник.
- А вон, видишь, снарядом срезало у дуба вершину? А на ней, видишь, сколько еще листьев повялых держится? Это "зимний" дуб зовется. Веники, конечно, неважные будут, листья облетают быстро, а все же при нужде похлестаться можно. Я тоже, признаться, не прочь...
Пока лазили вокруг суковатой вершины дуба, обрывая короткие, корявые веточки с жухлыми, грязно-желтыми листьями, Андрей рассказал Олейнику разные полковые новости - хорошие и печальные. О Юргине он сказал несколько слов и замолк: сорвался голос, задрожали губы...
- Мы за этот месяц здорово обвыкли в огне, - продолжал он немного погодя, справясь с собой. - Теперь уж отошла та пора, когда, бывало, побаивались ребята. А немецких танков совсем перестали бояться. Я уже четыре танка угробил. Один раз, правда, перетрусил было. И, скажи, как получилось! Лежу в маленькой воронке, весь наруже, а он идет. Ладно, жду, прикидываю глазом. Жду спокойно. И вот подходит он совсем близко. Но только я начал было подыматься, а он, полосатый черт, как газанет вдруг назад, - и встал метров за пятьдесят. Вот тут я так и обмер! Ну, думаю, прощай, Россия! Гранату мне не добросить, ползти вперед по чистому нельзя. А он, думаю, заметил меня и сейчас как полоснет очередью! Но, гляжу, опять двинулся, опять на меня! Ну, думаю, слава богу, теперь буду жив! И трахнул его, конечно... И вообще все ребята так... Каждый здорово обвык в бою.
Бросая ветки на снег, Олейник спросил:
- А все же... трудно было, а?
- Еще бы! - Андрей даже оторвался от дела. - Иной раз, бывало, так накрутишься за день, что, когда свалишься на ночь, кажется, больше и не встанешь! Вот как бывало. А наступит утро - опять на ногах. Вчера вот тоже здорово досталось... А как сегодня поднялись да поняли, что немец выдохся, - и у каждого в десять раз прибавилось сил! Видал, какие все?
Оторвался от дела и Олейник.
- Выдохлись? Немцы?
- Точно, выдохлись!
- Точно ли?
- А вот увидишь! - пообещал Андрей и вновь начал ломать ветки, собирая их в пучок. - Нам это хорошо известно! Мы уже несколько дней чуяли, что они лезут из последних сил. А вчера мы как дали им по ноздрям они и совсем изошли кровью. Видишь, как тихо?
- Что же теперь?
Андрей осмотрелся, ответил тихонько:
- Наступать будем.
- Наступать?!
- Обязательно! Теперь самое время.
Андрей присел на дерево, оперся рукой о сук.
- Теперь все у нас только и ждут этого! - сказал он мечтательно. Теперь, как пойдем обратно, - ну, плохо им будет! Доведись до меня, я... Он встал и одним резким рывком за сук так тряхнул вершину, что на ней сухо зашуршали листья. - Я дам себе волю!
Связав шнурком веник, он сказал задумчиво:
- Может, скоро и дома побываю...
Он отчетливо вспомнил тот вечер, когда со своим батальоном пришел в Ольховку. Он вспомнил, как они с Марийкой топили баню и ломали на веник желтенькие березки в овраге. Его лицо, обожженное морозами, густо побурело от прилившей крови.
- Буду, сволочи! - Он взмахнул веником. - Буду!
Олейник даже вздрогнул от его голоса.
XIX
С вечера завьюжило. Многие ожидали, что ночью вьюга разгуляется, но она все время играла ровно, без азарта, даже не подсвистывая себе, отряхивала лишний снег с деревьев, поплотнее засыпала им мелкие кусты, переделывала закутки в оврагах, пересыпала дорожки и тропы, заметала следы зверей... Стужа крепла всю ночь. Во всех солдатских жилищах пришлось поддерживать хороший огонь, - дым несло по всей обороне. На немецкой стороне изредка стучали пулеметы, да в беспокойной мгле ночи слабо, немощно вспыхивали и угасали ракеты.
Все солдаты из взвода Дубровки в эту ночь крепко и спокойно спали в бывшем овощехранилище. Долго не спал лишь Яков Олейник. До полуночи он часто и заботливо подживлял огонь в широкой нише, выдолбленной в стене овощехранилища; тепло здесь могло быть только от углей, как в камине; солдаты шутили, что, пока не нагреешь весь земной шар, в их случайном жилище будет холодно.
Когда смотришь на огонь, думы летят легко, как стружки от рубанка. А Якову Олейнику вновь приходилось думать о многом. Подкладывая в очаг поленья, он все смотрел и смотрел на огонь...
В очаге рождались чудесные картины. Иногда казалось, что из поленьев, из мертвого дерева, расщепленного топором, начинают вдруг прорастать светло-зеленые, синеватые, фиолетовые и малиновые листья; они шевелятся под струей воздуха, вылетающей в дымоход, они живут, они меняют окраску, как и листья на живых деревьях. Но стоит отвернуться на секунду - в очаге совсем другое... На груду поленьев уже слетелись разноцветные птички, какие приходилось видеть на картинках, изображающих жаркие страны, и вот они щебечут, резвятся, встряхивая радужными крылышками, прыгают с места на место, и нет конца их беспечному веселью... А когда обгорят все дрова опять новая картина. Очаг кажется уголком волшебного сада, где густо цветут, обжигая друг друга, самой яркой, неземной окраски пышные цветы, и ветерок легонько отряхивает с них золотые, багряные, оранжевые лепестки...
До 7 ноября Олейнику казалось, что он не одинок в своем неверии. Но только теперь Олейник, оказавшись в среде солдат, всей душой ощутил свое одиночество. За время, пока он валялся в госпитале, вопреки всяким его ожиданиям, у солдат, несмотря на тяжесть борьбы, так окрепла вера в свои силы и в свою победу, что они, пожалуй, могли бы жить без хлеба - только одной этой живительной верой. "Или они все с ума спятили, - думал Олейник, - или я один одурел?" Но делать было нечего - приходилось верить в то, во что Олейник не верил с начала воины. "Наступать-то, конечно, начнут, раз такое дело, - думал Олейник, туго сдаваясь перед тем, что пришлось увидеть сегодня на передовой. - Да выйдет ли что?"
Только после полуночи, проводив очередную смену часовых и подложив в очаг побольше дров, Олейник прилег с краю на нары. Еще с полчаса мучили его думы, а потом внезапно навалился дурной и тяжкий, как угар, сон...
И приснилось Олейнику, что лежит он в полуразрушенном блиндаже один, а вокруг гремит бой. Вдруг в блиндаж, где он намеревался остаться, если полк отступит, заскакивает немец, тяжко хрипя, раздувая широкие ноздри...
Олейник вздрогнул, открыл глаза и в страхе замер. Что за блажь? В открытую дверь овощехранилища в самом деле лез немецкий солдат в серой шинели, весь заляпанный снегом. Олейник мгновенно соскочил с нар и бросился к оружию.
Из-за двери долетели голоса:
- Лезь, лезь, чего уперся?
- Вы обогрейтесь, а я доложу...
- Есть, товарищ лейтенант!
Подрагивая, Олейник сунул автомат на место. Это вернулись из ночного поиска полковые разведчики, которые действовали на участке их батальона, и, значит, вернулись с "языком".
Вслед за немцем в блиндаж пролезли три разведчика в белых маскхалатах, с красными и мокрыми от снега лицами. Один из них, должно быть старший группы, широколицый, успел заметить, что Олейник только что оторвался от оружия.
- Со сна-то перепугался, товарищ гвардии сержант? - спросил он весело и начал обтирать лицо. - Гляди, как могло выйти? Еще ухлопали бы нашего "языка"! А он, видишь, едва жив, вот мы и толкнули его скорей в тепло. Фу, а здоровая стужа на улице, только теперь вот чую!
Начали просыпаться солдаты. Кое-кто тревожно приподнимался на нарах, оглядывая чужих людей.
- Ну, ребята, вставайте! - сказал старший разведчик, присаживаясь на край нар, в то время как его товарищи разместились на корточках у свободной стенки. - Вставайте, полюбуйтесь немцем. Видите, какие они теперь под матушкой Москвой? Хороши?
Олейник вспомнил того гитлеровца, которого когда-то захватил в плен Андрей Лопухов. Тот был здоров и силен, а этот... У этого был такой вид, что Олейник не сразу поверил своим глазам. Пленный сидел в углу, вытянув и беспомощно разбросав ноги в ботинках. Его хорошо освещало огнем очага. Шинель у гитлеровца была измята и обмызгана, как половая тряпица, а голова поверх пилотки повязана обрывком шарфа и портянкой. Давно уже пленный был обморожен: на грязных, зарастающих рыжей щетиной скулах виднелись коросты, замазанные какой-то мазью. На пленном всюду быстро оттаивал снег. Но он даже не пытался отряхнуть с себя сырость. Он горбился и держал у груди руки в обледенелых перчатках.
