Крольчатник - Ольга Владимировна Фикс
Маша кивнула, по-прежнему сохраняя угрюмое выражение лица.
– И… и давно?
– Два года уже.
– И вы что же, с самого начала так и живете здесь?
Маша опять кивнула, стараясь изо всех сил дать понять, что эти расспросы ей неприятны. Марине сделалось стыдно.
– Прости меня. – Марина робко дотронулась до Машиной руки. – Прости, пожалуйста, я… На самом деле я понимаю, что не должна была спрашивать тебя об этом. Не знаю даже, что на меня нашло. Это все мой язык. Вечно я если уж начну, так потом никак не могу остановиться.
На подоконнике закипел чайник. Маша рывком выдернула из розетки вилку. Лицо ее неожиданно осветилось привычной доброй улыбкой, Маша наклонилась и поцеловала Марину в нос.
– Отчего же, – сказала она. – Спрашивай. Только ведь все это такие вещи, что их даже самой себе трудно объяснить. Но я все же попробую. – Маша задумчиво запустила обе руки в свои густые и пышные, платинового оттенка волосы, хорошенько взлохматила их – так что они встали буквально дыбом, небрежно пригладила их взятой не глядя со стола щеткой, аккуратно разлила в две чашки темный ароматный чай, вздохнула и начала: – Ну-у, что тебе сказать? Если с самого начала, то мы с Ильей были знакомы с детства. Дачи у нас рядом стояли. Так что почитай что каждое лето всякие там игры в мяч да прогулки к озеру. Сначала, конечно, просто дружили, а потом, лет в пятнадцать, закрутился у нас с ним вдруг, ни с того ни с сего, столь бурный роман, столь бурный, что – тут Маша на секунду запнулась, – ну, в общем, закончился этот роман абортом.
– Сколько ж тебе тогда было лет?
Маша на мгновенье задумалась.
– Семнадцать, наверное, – сказала она неуверенно. – Я теперь уж и не очень помню, – добавила она, как бы извиняясь. – Потому что, во-первых, это все довольно-таки давно уже было, а во-вторых… во-вторых, такие вещи всегда стремишься как можно скорей забыть. Да. Вот оно как все было, и вот как оно все тогда закончилось. – Маша задумчиво уставилась вдаль, точно пытаясь разглядеть собственные воспоминания.
– И что же было дальше? – спросила Марина нетерпеливо. – Вы дождались, пока вам исполнится обоим по восемнадцать и поженились?
– Нет, ну что ты! Довольно долго после этого мы вообще видеть друг друга не могли. Лет пять, наверно, а то и больше.
– Как «лет пять»?! Так сколько же тебе теперь лет?!
– Столько же, сколько и Илье. И знаешь, Марина, по-моему, это даже еще и не слишком много. Я разве плохо сохранилась?
– Что ты, конечно нет! – На вид Маше можно было дать максимум лет девятнадцать.
– Ну вот. Через три года после той истории я вышла замуж. Тоже грустная история, спасибо, что хоть без абортов обошлось.
– И долго вы прожили?
– Постой-ка, сейчас я соображу… наверное, года три. Три года и два месяца, если уж быть точной. Премерзкие были годы, доложу я тебе. Хотя, с точки зрения общепринятой морали, ни той ни другой стороне упрекнуть себя было не в чем. Нет, уж с чем с чем, а с этим все у нас было в порядке. Но в остальном… Уфф! Когда выходили после развода из загса, оба ног под собою не чуяли от радости.
– А Илья что в это время делал?
– Илья, представь себе, тоже времени не терял, тоже успел и жениться и развестись, и даже по два раза.
– Ух ты! И это что ж, всего за три года?
– Представь себе! Ну а потом мы встретились и…
– И решили пожениться?
– Да не то чтобы… хотя можно, наверное, и так сказать. Ну, в общем, встретились и поняли, что не можем друг без друга жить. Ну то есть абсолютно! Расстроились оба, надо сказать, ужасно. Прямо, можно сказать, до слез. Не, ну правда! Сидим оба и ревем. Я переживаю, что вот, мол, жена из меня никакая.
– Из тебя?! – Марина изумленно вскинула брови. – Маш, ты это что, серьезно? На мой взгляд, ты лучшая жена в мире!
– Хм. Сейчас-то может быть. Но я ж рассказываю про тогда. А тогда я, видишь ли, картошки толком сварить не умела, яичницу жарила с грехом пополам. Да, правду сказать, первый муж со мною намаялся. При нем мне, правду сказать, не больно чего и делать-то хотелось. Притом я ж тогда еще и в университете училась, считала себя выше всего этого. Ну да ладно, не об том речь. Одним словом, я ревела, что никогда не смогу стать Илюшке путной женой, а он переживал, что, мол, как бы он меня ни любил, а непременно рано или поздно начнет изменять, он, мол, себя слишком хорошо знает и давно потерял надежду когда-нибудь измениться… Н-да. – Маша помолчала. – Такой вот, понимаешь, у нас был расклад. Ну, думали мы думали, сто раз расставались и снова сходились, пытались кончать с собой – сперва поодиночке, потом даже как-то раз вместе пробовали, да как-то все неудачно, решимости у нас не хватало, что ли.
Маша встала и начала собирать чашки. Ее темные, с лиловатым, как у лошадей, отливом глаза блестели в полутьме влажно, точно спелые сливы. По матово-смуглому (гораздо светлее, чем у Марины) лицу бродили темные тени – от лампы, от фонаря за окном. Маша переставила на заваленный книгами подоконник ставший ненужным чайник, подумав, сдвинула его и распахнула окно. Ночная свежесть с ее тысячью сладостных, ни с чем не сравнимых запахов заполнила комнату. Стало слышно, как в роще за домом, как всегда в это время, запел соловей.
– С полгода это у нас все продолжалось.
– И как же закончилось?
– Да просто дошло до нас наконец, что по сравнению с таким адом всякие там яичницы и измены – полная, в общем-то, фигня. К тому же Илья тогда с Денисом уже познакомился, тот ему мозги малость вправил, потом я залетела… Ну и, в общем, решили рискнуть. Сперва, само собой, договорились ничем друг друга не попрекать никогда…
– И что, неужели выходит?
– Как тебе сказать… Да нет, конечно! – Маша рассмеялась. – Вообще, скажу я тебе, никогда – это самое-самое дурацкое в языке слово.
Маша помедлила, сосредоточенно вглядываясь в заоконную темноту, и проговорила с искренним восхищением:
– Ишь какая луна! – И добавила, словно только что спохватившись: – Марин, слушай, а тащи-ка ты сюда свою Ксюшку, пора уже ее кормить наконец. И знаешь, оставайся сегодня у меня ночевать, ладно? А то чего-то мне кажется, что Илюшка сегодня все равно уже
