Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
– Считается, что это ломбардская школа, но я не согласна. А Вы?
– По мне, больше похоже на тосканский маньеризм. Я даже осмелюсь предположить, что художник учился у Понтормо: цвета, расположение персонажей вдоль различных линий схода, змеевидный изгиб тел – все это характерно для экспериментального стиля маэстро.
Довольная такой поддержкой её собственной атрибуции, Чечилия набралась смелости и высказала свою гипотезу о любви художника к владетельнице Ордале. Она обратила внимание ван Ладинги на лицо Химены Феррелл, а потом предложила сравнить этот портрет с многочисленными картинами, изображавшими ту же модель. Голландский антиквар был очень впечатлён.
– Вне всякого сомнения, дама та же, – признал он. – Но у меня необъяснимое чувство, что в этом лице есть что-то знакомое, словно я его уже видел.
«Неужели он не замечает, что форма век у Химены такая же, как у Мириам? – подумала Ада. – Вот откуда он знает это лицо! А Геррит пытается вспомнить какую-то другую картину, что-то старинное, что видел в музее, в церкви или, может, в своём магазине, и даже представить не может, что это лицо, эти глаза смотрят на него каждый день за завтраком». Она спрашивала себя, уместно ли будет упомянуть об очевидном сходстве Мириам и Химены. Семью этим не скомпрометируешь: обе родились в одной и той же местности, и кто знает, сколько вполне законных браков могло связать их семьи за последние несколько столетий. Но в конце концов Ада решила смолчать. Если уж для ван Ладинги с дядей Таном Чечилия так похожа на Симонетту Веспуччи, они со временем сами обнаружат, что Мириам – вылитая прародительница рода Ферреллов.
10
За разговорами незаметно подошло время обеда. Ада подогнала машину и отвезла всех в расположившийся у въезда в деревню ресторан, где уже был заказан столик на пятерых. Блюда выглядели весьма аппетитно – как типичное для осени грибное меню (гордость округи), так и дичь (куропатки, кабанина, зайчатина в горшочках), и невероятное разнообразие мясной нарезки. Ада даже забеспокоилась, не ошибся ли доктор Креспи, выбрав именно это заведение, и не станет ли дяде Тану хуже от кабанов и куропаток. При активной поддержке Чечилии, которая, будучи вегетарианкой, пришла в ужас от проносимых мимо мясных блюд, она предложила дяде взять ризотто с грибами, но тот отказался:
– Ты что же, хочешь отнять у меня последнюю радость в жизни? Я столько лет не ел дичи, дай хоть попробовать!
Кабанина с каштанами оказалась выше всяких похвал, как, впрочем, и куропатки в зелёном соусе. Все, кроме Чечилии, наелись до отвала, запив обед плотным местным вином.
– Думаю, теперь тебе, дядя, было бы неплохо прогуляться, порастрясти всё то, что ты съел и выпил, – сказала наконец Ада.
Но дядя Тан вдруг осознал, что от вина его ноги стали совсем ватными, а от еды клонит в сон.
– Пойду-ка я лучше вздремну, – ответил он. – Устрою себе небольшой послеобеденный отдых, пока вы колесите по церквям.
– Прости, но я не могу тебя оставить в пустом доме. Ещё неизвестно, прогрелся ли он вообще, – возразила Ада.
– Я, пожалуй, останусь с доктором Танкреди, – предложила Мириам. – Я тоже немного устала, учитывая то, обычно за обедом ем только салат, а вина почти не пью.
– Вот взяли бы все ризотто, как я... – с лёгким злорадством проворчала Чечилия.
В особняке уже потеплело. Дядя Тан лёг на большую кровать, некогда принадлежавшую донне Аде, и племянница укрыла его меховым пледом. Мириам уселась на кушетку в ногах кровати – похоже, она хотела побыть с доктором наедине, чтобы посекретничать без свидетелей.
Ада, Геррит и Чечилия зашли в бар на площади и выпили по чашечке кофе, потом наскоро осмотрели три небольшие секуляризованные церкви с интересными росписями (хотя и не такими интересными, как в соборе) – у Чечилии были от них ключи – и сели в машину, чтобы через поля добраться до часовни Гвальбесов.
Всё это время Ада чувствовала, что несколько выпадает из разговора. Её спутники вели беседу о своём, обильно пересыпая профессиональную терминологию десятками имён, и она попросту за ними не поспевала. Чечилия объясняла, что побудило её отнести «мастера из Ордале» к флорентийским маньеристам. Она цитировала то Вазари, которого Ада в своё время читала, то какого-то неведомого Джованни Паоло Ломаццо[73] – вернее, не ведомого Аде, потому что ван Ладинга, похоже, его знал и соглашался с Чечилией относительно интерпретации его сочинений.
Наконец они добрались до церкви. Увидев фреску с чертями и проклятыми душами в трусах, голландец от души посмеялся и окончательно утвердился в оценке творчества фра Панталео:
– Совершеннейший кошмар!
Чечилия, в свою очередь, рассказала о
