Молчание Шахерезады - Дефне Суман
Собравшаяся на площади многотысячная толпа расступилась перед ними, как расступились воды Красного моря перед Моисеем. В головах матерей и отцов пульсировала одна и та же мысль: этот офицер ухватил свою добычу, а значит, нашим дочкам сейчас ничего не грозит. Но, устыдившись этой мысли, они отворачивались и смотрели на темные волны, утянувшие в свои глубины того коня.
До чего же себялюбивым становится человек в такие минуты!
Хильми Рахми пришпорил лошадь. «Айрон Дьюк», взяв на борт пассажиров, с горьким, протяжным гудком выходил из гавани. Панайота обвила мужчину за пояс руками, с которых наполовину слезла кожа. От ощущения тепла прижавшегося к спине тела Хильми Рахми охватила такая радость, что он чуть было не потерял сознание. Он расхохотался. Давая дорогу обезумевшему офицеру, толпа отступила еще дальше.
Ему хотелось обернуться и обнять этого ангела, поцеловать, приласкать, сказать, что до конца своих лет он будет о ней заботиться, будет ее защищать и любить. Он спас жизнь человеку! Целую жизнь! Но разве имеет какую-то ценность одна-единственная спасенная жизнь, когда тысячи людей вот-вот могли лишиться своих?! Именно такой вопрос задал себе капитан Мехмет, потерявший сознание от жара. Он считал, что разумнее всего просто-напросто оставить этих несчастных на волю судьбы.
Панайота с трудом цеплялась за сознание, пока они ехали по не тронутым огнем извилистым улочкам турецкого квартала. А Хильми Рахми все смеялся, качал головой и повторял одни и те же слова:
– Ошибаешься, капитан Мехмет, очень ошибаешься! Для спасенного человека эта жизнь ценнее целого мира!
Пальцы ангелов
Я лежала на влажной мягкой земле в темном саду. Нежные пальцы легко касались моего лица. Я попала в рай. Он, так же, как и мой утерянный город, благоухал жимолостью и шелковицей. На медном небе, проглядывавшем сквозь густую листву, сверкали звезды.
Улыбнувшись им, я закрыла глаза.
Мой дух расходился вибрирующими волнами, я превращалась в единое целое со всем, к чему прикасалась. Так значит, душа покидает тело не так, как описано в Священном Писанин: она не взлетает к небесам, а выходит, расширяясь кругами, подобными тем, что расходятся по воде от брошенного камня. Травы, цветы, черви, извивающиеся в земле под моим умирающим телом, воробьи на ветках шелковицы, скрывающей звезды, и корни деревьев, уходящие в глубь земли… Какого бы живого существа ни коснулись ширящиеся волны моей души, их встречали такие же вибрации, и они сливались в единое целое.
Когда я была ребенком, старшие братья, бывало, подбрасывали меня в воздух и ловили. В такие моменты у меня перехватывало дыхание. Я боялась, но при этом хотела еще. Такое же двойственное чувство охватило меня и сейчас, когда моя душа покидала тело: мне было страшно, и я изо всех сил цеплялась за жизнь, но в то же время я испытывала небывалую легкость и ощущала абсолютное доверие к этим мягким рукам.
Нежные ангельские пальцы гладили мое лицо. Их прикосновения напоминали таящую во рту теплую халву. Наверное, рай был садом жимолости, потому что пальцы у ангелов пахли как медовый цвет этого растения.
Губы слаще сахара коснулись мочки моего уха, я хихикнула.
– Принцесса… Принцесса, открой глаза… Принцесса Шахерезада, проснись. Проснись и расскажи мне сказку!
Я попыталась открыть глаза. Старшие братья когда-то называли меня принцессой. Принкиписа, принкиписа. Видимо, это они пришли меня забрать. Мне досталась лучшая из смертей, как же мне повезло! Я бы хотела сказать моей милой маме, что нет нужды горевать. Сними свои черные одежды, мама, мои братья пришли за мной из рая. Я подняла руки.
Где-то на краю рая хлопнула дверь.
Мое сознание вдруг наполнилось сильной, тяжелой болью, исходившей от моих собственных рук. Я попыталась подняться.
– Доган! Доган!
Вдалеке кричала женщина. Я хотела сказать ей, что бояться нечего. Если бы человек при жизни всего один раз испытал смерть, то ни один из его последующих дней не был бы омрачен страхом гибели.
Жизнь – лишь сон, короткий отдых от реальности. Смерть же и есть единственная реальность.
– Доган, иди быстро сюда!
Сладкие губы, касавшиеся моего уха, исчезли. А я ведь собиралась рассказать сказку. Сказку о королеве Смирне и ее коне. Вместо тихого шепота я услышала стуки и шаги. Медное небо, скрытое листвой, теперь было заслонено чем-то еще. Я попыталась пошевелить головой.
– Доган, зайди в дом и смотри не выходи!
Это крикнула та же женщина. Только теперь она была намного ближе. Волны моей души расходились все дальше, вот они коснулись и волн той женщины, смешиваясь и объединяясь, как смешиваются и объединяются воды двух рек. Я уже любила эту незнакомку. Вот бы исчезла эта штука, мешавшая мне ее увидеть. Я услышала, как щелкнуло ружье.
Проснулась я уже не в раю. Я лежала на диване. Ноги, руки, шея – все горело от боли, но сильнее всего ныло сердце. Значит, вот какую боль испытывает человек, приходя в эту жизнь. Неудивительно, что, появившись на свет, мы первым делом плачем. Я застонала.
– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, – произнес кто-то. Я увидела белокурого ангела. Он наносил мне мазь на руки.
Этот мир был слишком жарким и причинял жуткую боль.
Пусть меня отнесут обратно в сад. Я хочу снова поскорее умереть. Там меня ждут братья. Я все еще чувствовала те легкие прикосновения маленьких ангельских пальчиков к моим щекам. Может, рай еще не так далеко? Может, если постараюсь, я смогу выскользнуть из этого старого, обгоревшего платья и снова, растекаясь по миру волнами, смогу почувствовать единство и целостность.
Шепот. Шепот.
– Мамочка, это же Шахерезада, правда? Из сказки «Тысяча и одна ночь», которую нам рассказывала няня Дильбер? Сестра Дуньязады. Смотри, и волосы, и ресницы, и глаза точь-в-точь как у нее. Как думаешь, она расскажет мне сказку?
– Доган, сынок, Шахерезада сейчас спит. Пусть отдохнет немножко.
– Но когда проснется, расскажет, да? Мамочка, а Шахерезада обожглась? Почему у нее руки и ноги такие красные, как мясо?
– Ш-ш-ш!
Как потом мне сказали, на том диване я проспала ровно сорок дней и сорок ночей. Все это время Сюмбюль сидела возле меня, смазывала мои ожоги мазью. Каждое утро она ходила на набережную и расспрашивала про моих родителей. Но там ее встречали лишь пустые взгляды людей, чьи души высосало отчаяние.
Пока я спала, мой милый, прекрасный город с его переплетениями улочек сгорел. Моряки в открытом море принимали повисший над городом дым за огромную гору. От прежней Смирны
