Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов
— Все умирает, чтобы ничто не могло умереть окончательно, — сказал внезапно растроганный чем-то Федор Иванович. — Простите, я начинаю говорить афоризмы. Они отвлекают от тяжести, которая ни в какой афоризм не вмещается. И не надо воспоминаний о босой, неодетой… Налейте мне вина, и себе — немножко, много нельзя.
И грозы не было в тот день, и кукушка набормотала Федору Ивановичу сто лет жизни, и он был очень доволен, много смеялся над верой своей в приметы, но в глубине души твердо уверен был в том, что он и года не выдержит: дышать больно.
3
Приехали из Петербурга гости, хозяйка затеяла домашний концерт, в котором художник пел, классная дама из Николаевского института танцевала, чиновник министерства финансов играл на рояле, и певец, только что возвратившийся из Франции, передавал парижские анекдоты, изображая их в сценках. Решили просить Федора Ивановича прочесть свои стихи, но Федор Иванович исчез. Искали его в саду, в роще и нигде не нашли. Тогда принялись за карты: мужчины уселись играть в вист, дамы — в мушку.
Федор Иванович бежал от гостей. Довольно, наслушался он светских разговоров, устал, утомили люди, а сейчас здесь, на даче, так хорошо думается, и на сердце столь же тихо и торжественно, как тихо и торжественно после больших гроз в природе. В лесу произошли перемены: в нем много поваленных деревьев, сбитых птичьих гнезд, много новых цветов распустилось за последние пять дней, и особенно много в этом году ландышей.
Ландыш особенно мил сердцу Федора Ивановича, — покойница всем цветам предпочитала ландыши и медуницу. Но медуница распустится только в июле, — всему свое время, своя череда. И Федор Иванович вздохнул умиротворенно: быть может, придет череда и для него, за грустью и болью засияют безглагольные, светлые дни.
Он собрал большой букет из ландышей, горьковатый их запах обжигал Федора Ивановича воспоминаниями. Кто-то пел в лесу, и Федор Иванович вслушивался, старался разобрать слова.
Из-за деревьев вышел бородатый мужик с ружьем за плечами, он собирал ландыши и пел, голос у него был приятный, чистый — тот непритязательный, от души идущий голос, каким обычно поет русский человек, когда он наедине с собою. Мужик увидел Федора Ивановича, снял фуражку, поклонился, перестал петь.
— Доброго здоровья, ваше благородие! — сказал мужик и тотчас конфузливо добавил: — Ландыш собираю, вот новость! Ландышу нынче много, запоздал он малость, вот и рви!
— Жене в подарок? — спросил Федор Иванович.
— Ну, жене! Скажет барин тоже!.. Жене полсатину дарим. Ландыш сыну понадобился. Случай такой…
— А сын жене подарит, не правда ли?
— Правда, да не совсем так, ваше благородие, — рассудительно произнес мужик и попросил у Федора Ивановича разрешения выкурить трубочку. Федор Иванович разрешил, мужик присел на пенек, набил трубочку, закурил.
— У сына его милая помирает, — дрогнувшим голосом сказал он. — Из города приехала, а жена истинная ушла в Ямбург, к сестре. Сейчас милая евонная помирает от тоски и всякой какой-то другой напасти. Сын волком воет. Пошел к милой, — она ландышу просит. Вот он, ландыш, — какая в нем, ваше благородие, помога? Что он может, ландыш?
— Милая эта, про которую говоришь, красивая? — спросил Федор Иванович.
— Какая красота в простой деревенской бабе? — сухо и строго ответил мужик. — А жена истинная в Ямбург ушла. Сраму теперь!.. И давай не доктора, а ландышу!
— Ландыш поможет, — о чем-то подумав, уверенно сказал Федор Иванович. — Если ты хочешь, чтобы милая сына твоего поправилась, принеси ей ландышу, положи на грудь.
— Я положу, ладно, — сказал мужик.
— Положи и улыбнись ей. А если умрет, то умрет счастливая. Любила, мучилась… У меня вот тоже ландыши…
— Кому на грудь положишь? — с усмешкой спросил мужик. — Господское дело — в банку ставить, нюхать, какой запах приятный… А тут, видать, ландыш вроде как хлеб.
— Возьми и мои ландыши, на, — сказал Федор Иванович и протянул мужику свой букет. — Торопись к дому. Пить ей много не давай. А я доктора пошлю. Где живешь?
— Здесь, в Малых Борницах, в сторожке. Я в лесниках. Идти мне можно?
Мужик снял фуражку, поклонился, сказал: «Благодарствуйте» — и пошел скорым, легким шагом. Федор Иванович глядел ему вслед, думал о той, которую любит его сын, и представлял, какая она с виду. И почему-то думалось ему, что женщина выздоровеет; вот сейчас пойдет он к Карлу Осиповичу, искусному доктору, лечившему русских барынь от всевозможной пустой дамской напасти, и пошлет его в сторожку к леснику. Выздоровеет та, у которой карий глаз, на будущий год пойдет она в лес собирать ландыши и в чем-то станет равной Федору Ивановичу.
Так хотелось думать ему — старому человеку, заклинавшему молчать и таиться и не умевшему сохранить в тайне ни одно из чувств своих.
Он пришел на дачу усталый, голодный, но довольный и даже порозовевший, в глазах его играли лукавые огоньки, и пахло от него цветами, лесом, деревенским воздухом.
В большой зале устроили танцы, и хозяйка дома, взяв в руки платочек и помахивая им, пошла навстречу Федору Ивановичу, приседая и кружась. В петлице сюртука у Федора Ивановича был продет ландыш, хозяйка вплотную подошла к Федору Ивановичу, остановилась, улыбнулась, а музыка продолжала играть русскую, и все гости хлопали в ладоши и притопывали.
— В то утро, босая и неодетая, она бежала за ландышами, — тихо проговорил Федор Иванович, а хозяйка снова приподняла платочек, подбоченилась и, кланяясь низко Федору Ивановичу, пошла от него, приседая и кружась.
1939 г.
ЧРЕЗ БЕЗДНЫ ТЕМНЫЕ
Но с детства прочного и кровного союза
Со мною разорвать не торопилась Муза:
Чрез бездны темные Насилия и Зла,
Труда и Голода она меня вела —
Почувствовать свои страданья научила
И свету возвестить о них благословила…
Н. А. Некрасов
1
— Эй, ярославец-красавец! Иди-ка сюды, щи тут остались, может, доешь? Смотри-ка, ты какой, одни кости!
— С утра не евши. Которые щи?
— Ешь эти. Не одолел я чугуна, а выливать жалко. Думаю: пусть человеку достанутся. Ты что, в лакеях находишься?
— Вовсе нет. И какой же я, по-вашему, красавец?
— А какой: сюртучок у тебя на вате, нос правильный, губки розовые, и годов тебе, поди, осьмнадцать. Давно примечаю твою личность. Что делаешь?
— Работу ищу.
— Ишь ты! Ну, ешь, ешь, не конфузись, ладно! Щи тут варят отменные, духовитые, горячая святая вода с капустой, а не щи. Что тощой с виду?
