Возвращение - Роман Иванович Иванычук
— Перестаньте, дед, пускай косят и рты не разевают. Бросьте, это пустое, — сердится объездчик.
— Пустое, говоришь? — поднял голову дед, вытер ладонью мундштук флояры. Потом показал рукой на горы, на людей, на покосы. — А ты знаешь, как бы это все потускнело, когда бы сопилки не было, босяк? Или ты думаешь, что людей больше приохотит твой крик, чем песня?
И дед снова приложил флояру к шершавым губам.
После обеда на полонину вышли копенки и стали в ряд, зажелтела лысая полонина и начала просить теперь у неба дождя на отаву.
…Последний день моего отпуска. Остап Григорьевич зовет меня поглядеть на новую хату Платко. Мы идем к Платко в гости.
Достраивается новая хата. Сбоку, как старая бабушка, присматривающая за налитым юными соками внуком, горбатится старая хижина. Она устало присела на изъеденный грибком трухлявый фундамент; окна, будто усталые глаза старца, опустились до самой земли, фиолетовые круги сели на стекла — так на заиленном пруду расползаются масляные пятна: старая дранка не держится больше на гвоздях и. сползает с крыши, а сквозь ребра стропил виднеются на чердаке горстки невытрепанной конопли и заржавевший хомут; деревянные стены, изъеденные червоточиной, крошатся под тяжестью залатанной кровли.
Дверь открыта, внутри никого нет. Дети Платко бегают возле нового, уже обмазанного, покрытого белой дранкой дома, их больше не интересуют ни матицы с крестами, выеденные шнурами от колыбели, взлелеявшей всех четверых, ни закопченные образа Николы-чудотворца с угрожающе поднятым вверх пальцем и святого Юрия, растаптывающего голову змия.
Поэтому в старой хате пустота. Но это только так кажется, что пустота. Тут доживает свои последние дни столетняя жизнь. В плетеном дымоходе прячется осужденный на смерть некогда могучий, а теперь хилый домовой, наводивший страх не на одно поколение детей; за липовой зеленью троицына дня меж образами притаился дух мольфара, умевшего разгонять грозу и отвращать град; из углов взирают мавки, усыплявшие детей и дарившие людям добрые сны.
За матицей, под самым потолком, — кисет со старым табаком, раскрошившаяся от дыма и от времени книга «Сонник», изданная коломыйским издательством Оренштейна. В «Соннике» — письма старого деда Платко, продиктованные им грамотным солдатам на сербском фронте, подписанные тремя крестиками, контракт на полморга земли, метрика бабушки, австрийский паспорт, похвальная грамота из лесотреста и школьные учебники.
На стене, кроме святых, свадебный портрет Платко и Гафии. На боковых стенах — пожелтевшие, фотографии австрийских солдат: это дед и его фронтовые товарищи; выдутые пасхальные яйца — крашенки, висящие на гвоздиках: резные деревянные тарелки и бумажные цветы. В углу печь. В ее челюстях горшки, выстланные изнутри медным слоем прошлогоднего кулеша, а на печи одеяло, на котором родилось не одно поколение Платко.
Дверь открыта, как и столетье назад. Она не знала замков, потому что красть из старой хаты было нечего. В эту дверь никто никогда не стучал, и пригибались, входя в нее, даже польские экзекуторы и немецкие каратели. В сенях — поломанная загородка для овец и запах навоза; потолка тут нет, сажа комками висит на гонтовом покрытье и мягко падает на головы.
Очень старая хата. Пора ей умирать, как и старым людям.
А новая стоит сбоку и смотрит большими окнами. Она покрыта душистой дранкой, в ней будут ясеневые шкафы и радиоприемник. В ней не будет ни святых, ни духов, ни волшебников. В новой хате будут книги и деревянный пол. В дверь будут стучать и входить с поднятой головой. Это будет новый богатый дом, в котором будут жить совсем иначе будущие поколения Платко.
Радостно? Да. Но и старую хату немножко жаль, как человека, умирающего и забирающего с собой в могилу любопытный и неповторимый человеческий мир.
Стучат молотки, кельмы покрывают стены штукатуркой, бегают и шумят дети Платко.
Цветет радостью лицо Платко. Он приглашает нас в дом за накрытый стол.
Скоро семья перейдет жить в новую хату. А старую развалят, она вместе с иконами, «Сонником» и духами превратится в кучу трухи.
Возвращаюсь домой к книгам, бумагам и чернилам. Оросил я ноги, идя за людьми их стежками, оросил их добром и сердце.
Приду ли я ещё сюда, когда птицы возвестят весну, когда одуряюще запахнет земля, а чистая, неисписанная бумага перестанет волновать?
Может, и приду. Тут еще тысячи неисхоженных росяных дорожек. А горы всегда зовут. Когда взойдешь на вершину и встанешь на самом высоком шпиле — соседний всегда кажется более высоким. И так без конца.
Иллюзия. Стимулирующая иллюзия. Она зовет идти и искать.
НОВОГОДНИЙ БОКАЛ ЗА СЧАСТЬЕ
Перевод Юрия САЕНКО
За окном кружатся пушинки снега. Летят в неведомую темень, шелестят по карнизам, тихо целуют стекла и тают…
В комнате один Тарас. Восемь коек нетронутыми, немятыми стоят до самого утра. Потому что сегодня Новый год и хлопцы встречают его в женском общежитии.
На тумбочке возле Тарасовой койки — раскрытое письмо. «Приезжай сегодня, — просит Оля, — хоть один раз отпразднуем вместе. Я хочу выпить с тобой за счастье».
— За счастье… Не могу… Я уже выпил за него давно.
Уткнулся лицом в подушку, чтобы не видеть письма. Его принесли перед обедом, но еще и сейчас, за два часа до отхода поезда, Тарас не знает, поедет он или нет.
Новый год… С самого утра идет густой снег, мягко ложится на землю. С самого утра летят мысли по заметенным тропинкам в далекое прошлое. Хоть бы метель или буран поднялся, что ли, — так нет, такой же легкий и густой снег, как тогда… Не снег — незабываемая нежная мелодия, не снег, а терпкое, припорошенное пылью времени воспоминание.
Был когда-то такой же новогодний вечер. Оркестр играл вальс. В вестибюле много девушек — знакомых и незнакомых, у всех на лицах радость, а в волосах звезды. Он ходил меж колоннами, искал. Ее нет. А других не замечал. Хотелось уйти отсюда прочь.
Вдруг увидел: светлые глаза, завитушки русых волос, спадающих на лоб, розовое платье — все это промелькнуло в вихре вальса.
Окончился вальс. Замечтавшаяся, свежая, как лепесток пиона, стоит Неля одна, будто ждет кого-то… Кого же?
Тарас подходит, а в груди, как в кузнице: стук… стук… Приглашает танцевать, предлагает провести вместе этот вечер, просит подойти к
